После окончания первой смены на заводе прошёл митинг.
Веденеев призвал коллектив к выдержке и бдительности. Он говорил об ответственности организаторов и подстрекателей диверсий, о провокациях врагов мира, о бессильной злобе поджигателей войны.
Его слушали с грозным молчанием. Резолюция требовала строжайшего наказания преступников.
Страна узнала о злодейском покушении одновременно со столицей. Повсюду, в городах и сёлах, на заводах и в учреждениях, прошли собрания.
Телеграф и радио передавали в центр резолюции профессиональных и культурных организаций, собраний колхозников, рабочих, учёных, интеллигенции. Суровый голос советского народа звучал на весь мир.
Из-за границы начали поступать телеграммы от многочисленных друзей Советской страны.
Павел Владиславович Станишевский, услышав о несчастье, не потерял ни минуты. Он телефонировал областному комитету партии и начальнику гарнизона:
– Я могу быть там полезен! Могу быть нужен! Прошу вас немедленно дать указания на аэродром, я выезжаю туда!
И через двадцать минут главный врач Н-ской клиники, известный гематолог Станишевский, сидел в самолёте. Сверхскоростной реактивный самолёт опережал идущее на запад Солнце.
Недолго думал и лебяженский кузнец Кизеров, прислушавшись к словам важного сообщения. Через две минуты бывалый солдат ворвался в сельсовет и крикнул председателю:
– Коль он живой, его доктор Минька, как меня, соберёт! А ну, шевелись, шевелись, гони телеграмму!!!
И уже выбежал на улицу известный харьковский, хирург. Он садился в присланный за ним автомобиль, а его жена кричала по телефону старшей операционной сестре:
– В Москву! Выходите скорее из дома. Семён Вениаминович поехал за вами по пути на аэродром!
А ответственный работник харьковского областного комитета партии, после разговора по телефону с Минько и передачи распоряжения начальнику аэродрома, перечитывал переданную по радио телеграмму, в которой значилось:
«Чистоозерский райком райисполком также обком партии и областной исполком передают и поддерживают просьбу знатного колхозника Фёдора Григорьевича Кизерова о немедленном вылете в Москву доктора Семёна Вениаминовича Минько для оказания помощи…»
Жаркий августовский день кончался грозой. Над столицей остановились, опускаясь всё ниже, тяжёлые, тёмные тучи. В ранних сумерках темнели улицы. Первые порывы ветра уже рвали с деревьев пожелтелые листья, поднимали их вверх в коротких вихрях, бросали в стены домов.
Много людей стояло около Института Энергии. Они; молча смотрели на выбитые взрывом окна и ждали…
Фёдора Александровича перенесли в Экспериментальный Корпус. Он лежал на операционном столе а большой аудитории, в первом этаже. Те, которых он воспитал, без которых он не сделал бы и сотой доли того, что они сделали вместе, те, которые были частью его и частью которых был он, – толпились в коридорах и у входа. Они ушли, так как боялись своим дыханием – отнять у него воздух, столь необходимый сейчас его почти неподвижной груди.
Всё, чем располагала в те дни медицина, всё, что было в столице, уже находилось в этом зале. И около Фёдора Александровича стояли, в белом, с лицами, закрытыми марлей, те, кто в медицине, значили столько же, сколько он значил в области энергетики. Все эти люди знали друг друга. Теперь один из них был на пороге смерти, и они должны были сохранить ему жизнь, которую у него хотели отнять.
Фёдор Александрович лежал почти обнажённым. Глаз не улавливал движения его широкой груди.
Неподвижное лицо с глубокими складками было очень спокойным, и странно молодым и могучим казалось его тело.
Из трёх пуль, поразивших Фёдора Александровича, одна прошла вблизи сердца, вторая нанесла сквозную рану кишечнику, а третья только скользнула по рёбрам.
Две срочные операции были окончены. Удачно. Бинты закрывали низ груди и живот. Эти раны не грозили теперь жизни, и люди в белом не думали больше о них.
Главное – это череп. Лучи Рентгена уже рассказали о том, как расположены осколки кости и где есть трещины.
Было ясно, что нужно вмешаться, но врачи ещё не всё решили. Ведь жизнь чуть теплилась, и так легко было неверным движением потушить слабый огонёк.
Станишевский поклялся, что привезённый им новый, ещё почти никому не известный, препарат проверен. Он добавил: «также на себе» и ввёл светлую жидкость в кровь Фёдору Александровичу. Павел Владиславович отвечал за дополнительных три часа жизни умирающего.
– Итак, кто будет оперировать? Пора, – сказал голос одного из старейших по знаниям.
Только что прибывший из Харькова хирург разрешил невысказанные сомнения:
– Позвольте мне, я ручаюсь за успех.
Он не сказал о многих сотнях солдатских голов, прошедших через его руки, – это было не нужно. Коллеги знали его…
Семён Вениаминович вскрыл черепные покровы и обнажил кость. Из-под его марлевой маски изредка слышалось:
– Мм… а… ещё… так… опять…
И он протягивал в сторону руку, в которую прибывшая с ним сестра без ошибки вкладывала нужный инструмент.
В абсолютно мёртвом молчании большой аудитории было ясно слышно только чьё-то тяжёлое, хриплое астматическое дыхание и глухой, отрывистый голос Минько, несравненного мастера:
– Да… вот… так… сюда… опять… опять сюда… Хорошо…
Станишевский слушал сердце раненого. Ещё немного… скоро можно будет закрыть драгоценную красно-белую кость, под которой много лет бил источник творчества.
Последние минуты… Минько соединял черепные покровы и накладывал швы, а Станишевский широко улыбался под марлевой маской:
– Он будет жить!
Когда врачи снимали Фёдора Александровича с операционного стола, один из консультировавших при операции, известный генерал-лейтенант медицинской службы, вышел вместе со Степановым к телефону в ближайшей к аудитории комнате.
Через несколько минут оба вернулись с серьёзными, взволнованными лицами. Зычный бас учёного в почётных погонах службы здравоохранения Советской Армии пророкотал:
– Товарищи, я прошу внимания! – и, когда все лица повернулись к нему, продолжал:
– Сейчас… я сообщил Председателю Совета Министров о том, что жизнь Фёдора Александровича вне опасности! Он ответил мне, что… – сильный голос учёного дрогнул и прервался. Он закончил с усилием: – …он благодарил! Доктор Минько, Председатель поручил мне пожать вашу руку.
…Через час один из членов Правительства выступил по радио. Он говорил о советском народе, о его бесчисленных достойных сынах, о великом пути в будущее и о насущных задачах.
Народ внимательно слушал. И не только в Советской стране. Внимательно слушали очень многие люди в самых дальних странах. Далеко не каждый мог бы сказать точно, что значил в науке академик и что он сделал для народа. Здесь было другое: знали, что Фёдор Александрович – один из стоящих в советском строю солдат науки.
Глава шестая
ИХ ЛИЦО
Есть сокровища, которых у человека не отнять. Любые испытания выдержит тот, кто служит высокой идее, кто сознаёт себя частью народа. Это богатство истинное, никто не в силах его похитить, а муки и страдания только увеличивают его. Все знают такие примеры, их много – ив давних днях, и в близком прошлом нашего народа. Это – наш свет, это – жизнь.
Каждому же из шести арестованных оказалось достаточно только одной ночи, проведённой наедине с собой! Каждый из них обнаружил изумительную словоохотливость и память. Для следователей это были весьма лёгкие допросы. Да, они, отщепенцы, с того времени, когда были людьми, сохранили только два признака человека – голос и память. Стенографистки ломали остро отточенные карандаши и спешили сменять одна другую, покрывая длинные, узкие ленты бумаги стремительными крючками.