Вечером четвертого дня на очередной звонок Павла Ивановича Кизерова из больницы ответили: «Он еще уток постреляет».
Но какие причины вызвали болезнь? Этот самый важный теперь вопрос оставался без ответа.
И Станишевский второй раз прилетел в Чистоозерскую больницу.
В лаборатории, над микроскопом, происходил такой разговор:
— Вот видите, Лидия Николаевна, больше не растворяет. А такое число красных кровяных шариков, хоть их гораздо меньше нормы, бывает и у здоровых, но истощенных людей.
— Я тоже веду наблюдения, Павел Владиславович. Третьего дня еще было почти незаметное растворение красных кровяных шариков, но совсем не такое, как в первый день.
— А вчера?
— Так же, как сегодня! Станишевский упрямо сдвинул брови.
— Считаю лечение удачным, об этом говорит и общая тенденция и микроскоп сегодня и вчера. Он должен поправиться.
— Безусловно. Мы были правы в назначении лечения. Но причина, причина? Что за токсин — растворитель?
— Непонятно, непостижимо, Лидия Николаевна… Но вот что… Больному теперь лучше. Давайте еще раз его посмотрим и поговорим о ним. Кстати, взятая мною у него в первый раз кровь была помещена в условия, подобные условиям живого организма, и представьте себе, на третий день как бы стабилизировалась. Число эритроцитов перестало уменьшаться. Это заставляет меня думать, что, быть может, и без нашего вмешательства больной выжил бы. Непонятно!
3
Внимательный осмотр больного вполне удовлетворил врачей. Николай с усилиями, но достаточно ясно я внятно, отвечал на вопросы.
Ему давали отдыхать и вновь осматривали и спрашивали.
Прощаясь, Станишевский сказал больному:
— Будете, будете здоровы; еще постреляете, только немного отдохните, ну неделю — две, а там, пожалуйста, милости просим; я сам в молодости ружье любил…
И вдруг, в упор, — сказалась жадная любознательность ученого:
— А на прощанье еще раз прошу вас, скажите, не было ли у вас на озере особого переживания, так сказать, нервного шока, вспомните-ка! Не здесь ли причина болезни вашей?
Веки Николая чуть дрогнули, и слабым еще голосом он, вполне, впрочем, просто и уверенно, ответил:
— Нет, я не помню ничего особенного.
— Так до свидания, дорогой мой. Именно до свидания, так как у меня к вам покорнейшая просьба. Вы ведь через наш город домой поедете? Вот загляните ко мне, порадуйте вашим к тому времени, уверен, цветущим видом. Болезнь ваша крайне для науки интересна. Случай с вами необычный, скажу более, необычайнейший!
4
В неведомой глубине сознания, на границе полного мрака серым стертым бликом было расплывающееся, смутное пятно лица Павла Ивановича. Был чужой, не свой голос, инстинкт долга, напоминающий о записной книжке, и все исчезало.
Когда сознание вспыхивало, опять вспоминалось о книжке, а голос был женский, кажется агашин.
И потом не было Павла Ивановича, не было Агаши, не было никого. Только где-то высоко-высоко вспыхивала искра и со звоном бежала и бежала по длинной, натянутой струне. Искра скользила по струне, и струна была искрой, а искра струной. Искра бежала от круглой лунной головы.
Николай не хотел, чтобы искра упала. Он изо всех сил, всем телом держал струну, по которой она носилась. Когда это прекратилось — он не знал, была только очень большая усталость. Теперь Николай ощущал свет, слышал голоса и понимал слова.
Отвечая на вопросы врачей, внутренне он был занят совершенно другим. Его, сильного человека, мало занимала личная проблема болезни. Важно было другое, то, что происходило на озере в те две ночи.
Слушая разговоры около своей постели, Николай знал, что феноменальное свечение луны никому не известно. Это подтверждало его мысль о редкой концентрации явления. Он также понимал, что Павел Иванович читал записи в его книжке и, следовательно, сохранил секрет.
Но последний вопрос Станишевского, оставленный им без настоящего ответа, был все же ему неприятен.
— Как же быть? — говорил он себе. — Написать Алеше, дяде Феде? — Из сумятицы мыслей и воспоминаний последних дней всплыл и четко обрисовался строгий образ дяди Феди — Феодора Александровича. Память точно нарисовала Николаю умные, проницательные глаза, суровую требовательность к себе и окружающим. Что же я скажу дяде? Нет, пока нет. Нужно скорее в Лебяжье. Там я все додумаю, побываю на дальнем озере и тогда позову Алешу.