Лакей остановился я потер бедро. Проклятая болезнь! Но если не будет хуже, он выдержит и никто ничего не заметит…
Полицейский офицер сидит в вестибюле в кресле. Как же он его не заметил? Чортова болезнь! Сплошал…
— Не угодно ли вам подняться наверх, сэр?
Лакей опять скользит своей автоматической бесшумной походкой.
— Стакан старого портвейна, сэр? Бисквит, сэр? Сигару, сэр?
3
Громадная комната, дверь которой пропустила посетителя, несмотря на яркое освещение, кажется темной. Черно-коричневый резной дуб потолка и стен. Черный блестящий паркет… Темно-красная кожа кресел и диванов. Черное дерево столов и стульев, черное дерево книжных шкафов, откуда выглядывают длинные ряды коричневых корешков тысяч книг. Тусклые, не отражающие света картины мастеров старой фламандской школы висят над шкафами. Окна задернуты занавесками из тяжелого синего бархата. Белого цвета здесь только два мраморных бюста — Аристотель и Фарадей — на высоких подставках — стелах, борода хозяина, закрывающая грудь, и жесткий пластрон гостя, открытый низко вырезанным жилетом вечернего костюма. Гость, высокий, юношески стройный мужчина, в которого нужно вглядеться, чтобы заметить на красивом лице печать второго пятидесятилетия жизни, начинает первым:
— Как поживаете, сэр Артур? Какой туман! Какая отвратительная погода!
Хозяин смотрит на гостя маленькими, упрямыми светло-голубыми глазами и молча принимает его рукопожатие. Он утвердительно наклоняет белую голову. Кажется, на него не производит впечатления ни высокий пост, занимавшийся прежде его гостем, ни положение, которое он и сегодня имеет в своей партии.
— Отвратительная погода, — наконец, явно только из вежливости, говорит Форрингтон. — Вчера газеты не давали мне покоя и я был вынужден принять репортера… — он назвал одну из наиболее распространенных газет.
— Я читал ваше интервью, сэр Артур. Оно необычайно интересно. Я давно не имел удовольствия беседовать с вами. Я только из газет узнал, что вы здесь. Я предполагал, что вы находитесь в… — бывший и возможно будущий министр назвал один из малоизвестных городов заокеанской империи, показав тем самым полную осведомленность о занятиях сэра Артура.
— Да, я хотел пробыть здесь только один день, но меня задержал туман.
— Вы уезжаете, сэр Артур?
— Томас Макнилл настойчиво хочет меня видеть. При первом прояснении я вылечу на континент.
— Я отношусь с большим уважением к мистеру Макниллу и ко всем членам этой сильной семьи. Они были на высоте положения во время войны.
— Я давно связан с ними.
— Кто же не знает, сэр Артур, сколь многим обязана вам наша промышленность и мощь империи?
Сэр Артур не отвечает. Гость молчит требуемое вежливостью время и, видя, что хозяин не собирается говорить, меняет тему разговора:
— Вы высказали в вашей беседе с репортером очень интересные мысли, но не считаете ли вы их преждевременными? Не добавил ли репортер от себя некоторые положения?
Сэр Артур смотрит на гостя в упор.
— Для вас, сэр Артур, не является секретом, что, несмотря на смену парламентского большинства, наша (гость делает ударение на этом слове) внешняя политика не претерпела изменений? Вам известно, что у нас есть большие шансы вскоре вновь взять все в свои руки. Занимаемое вами место в работах, которые производит наша империя совместно с нашим заокеанским партнером, представляется нам очень важным.
Сэр Артур делает движение, и гость прерывает свою речь.
— Почему же я не могу высказать свои мысли? Кому неизвестно, что атомная, как вы ее называете, энергия может повысить температуру Гольфстрима, превратить арктические льды в маленькое пятно около полюса и навек покончить с нашими туманами?
Гость мягко улыбается.
— Но при современном положении, когда враги цивилизации и империи пользуются всеми средствами для потрясения нашей мощи, к чему внушать массам необоснованные надежды?