— И вот, все только о себе, позвольте познакомиться — инженер Заклинкин Анатолий Николаевич! Я тут прихворнул. Решил провести отпуск в Сибири, поправиться. Знаете, советуют. Никогда не был в Сибири. Говорят, там природа хорошая и охота мировая. Я хоть липовый охотник, а хочу пострелять. Там, говорят, уток палками бьют.
Решительно, инженер Заклинкин все о себе рассказал. Весь вывернулся. И Алексей Федорович был вынужден представиться.
Молодой человек пришел в восторг:
— Как же, значит, сын известного… и сам известный… Кто же не знает… все студенты обожают… Хотя он сам учился в другом институте, но…
Не любя привлекать к себе внимание, скромный в несколько застенчивый, Алексей Федорович назвал свою фамилию по необходимости и тихо. Восторги молодого человека, громко повторившего известное имя, послу жили ненужной рекламой.
В стране, где до страсти любят искусство, имя актера, певца, балерины, писателя иной раз затмевает имя ученого. Но фамилия Федора Александровича была действительно популярна. В этом Заклинкин не преувеличивал. Широкая публика, правда, как-то сливала отца и сына в одно — разница в перестановке инициалов. В более узком кругу в сыне видели одного из достойных преемников отца.
Недовольный крикливой рекламой, Алексей в душе извиняет молодого человека — искренность подкупает. Узнав, что Алексей Федорович летит в Обск в связи с болезнью брата, причем упоминается Чистоозерское и Лебяжье, инженер Заклинкин, наконец, кажется, понимает, что можно и надоесть, и начинает развлекаться с молодой пассажиркой, предоставив своего нового знакомого самому себе и газете.
Внизу проходит узкая Волга, степи, зеленые, поросшие мхом холмы Урала, заросли, вновь степи. Озера.
Мерно работают моторы. Вверх, вниз — болтает… Горизонты скрываются в сумеречной дымке. Солнце сзади. Оно близко к закату. Вот на земле железнодорожные пути сходятся острым углом. Две колеи с запада и одна — с северо-запада. В вершине угла — мост через широкую реку, текущую, как все реки Сибири, на север. За мостом длинный город широко раскинулся по берегу.
Вечереет. Здесь астрономическая разница во времени с Москвой почти на два с половиной часа. По местному — половина девятого. Самолет идет на посадку. Снижается, начинает описывать круг. Крен, еще крен, выравнивается, сейчас земля! Алексей Федорович вспомнил содержание телеграммы:
«Николай Сергеевич… был тяжело болен опасность жизни миновала прогноз положительный тчк Необходим немедленный приезд близкого для выяснения причин серьезной болезни — Станишевский».
Едва заметен толчок. Колеса, оторвавшись днем от земли в Европе, вечером вновь касаются ее в Азии.
ПО СЛЕДУ
1
Павел Владиславович Станишевский был человеком весьма настойчивым, подвижным, очень деятельным. Интересовавшая его проблема не давала ему ни минуты покоя — или, если угодно, он не давал ей покоя, — до момента полного удовлетворения неугомонной любознательности.
Впрочем, Павел Владиславович вносил тот же скорый темп и неукоснительную требовательность и в дела административные — клиники Обского мединститута. Признаемся, что он порой и тормошил людей больше, чем нужно, и шел на разные хитрости для достижения цели. Особенную маневренность он проявлял при наличии сопротивления.
В нарушение основных законов физики, его действия явно превосходили противодействия. В ход шли обходы, охваты, клещи, прорыв в тыл и глубокие рейды. Устроив противнику — больному, коллеге, местным организациям, министерству — Канны, да что. Канны — мелочь, ему удавались и Сталинграды, Павел Владиславович торжествовал и умел так добродушно разоблачить сам свои «интриги», что на него в большинстве случаев особенно и не обижались. Победитель, он объяснялся начистоту:
— Чувствую себя весьма виноватым. Повинную голову и меч не сечет. Дело было совсем без движения, теперь вы сами убедились, результат отличный.
Недоброжелатели и враги называли его иезуитом. Доля правды, как в каждой кличке, в этом была — по проявлениям ловкости и настойчивости. В своей сущности Павел Владиславович был вежлив и внутренне, не только наружно. Мастерски обыграв противника, он начинал чувствовать себя виноватым. Отсюда потребность в повинных излияниях, что далеко не всегда уместно и нужно. Недаром и справедливо раздражался после очередной «победы» один из его ассистентов, близкий друг и помощник: «опять извиняться будет, неисправим»…