— Полуночники! — с этим приветом из темноты, начинавшей чуть светлеть, — всходила поздняя, ущербная луна, — вырос Павел Иванович.
— А ты не полуночник, командир? — отозвался Николай.
— Председатель колхоза может спать или не спать в любой час дня или ночи. Это его дело. А вам кто разрешил?
Павел Иванович сел и, переменив шутливый тон на серьезный, спросил:
— Все о том же, итоги подводите, обсуждаете?
Выслушав, задал еще вопрос:
— Как отчет пошлете, а?
И, не получив ответа, вдруг, неожиданно и непривычно для братьев, язвительно, вызывающе поддразнил.
— А вы поручите вашему гражданину милому, Заклинкину!
Алексей Федорович счел долгом заступиться:
— Поручать ему я, конечно, не собираюсь. Я его не знаю. Но вы его невзлюбили! За что же? Бесцветный, но безобидный человек.
Очевидно, это была ночь откровенности. Павла Ивановича прорвало:
— Э-эх, Алексей Федорович! Мы здесь по-деревенски судим, по-колхозному. Или любим, или не любим! Вы что же думаете, на вас люди не смотрят? Не беспокойтесь! В каждом доме скажут по два слова — и полная характеристика! Я споткнусь — мне заметят… Да я не про себя говорю. Вот, к примеру, Николай. Вы думаете, его здесь принимают с моих слов? Нет, я тут не при чем. Его здесь ценили, мерили, весили по-своему. Он нам прошлой осенью советы давал по строительству. Толково вышло. Ему записали. Любит он в наших камышах комаров своей кровью кормить? Охотник? Понятно! Нашу степь любит? Понятно! Ему у нас двери открыты. В любой дом войдет — за стол посадят, спать положат. Вот — вы у нас несколько дней. Вам, Алексей Федорович, первое слово уже записали. Лекцию прочли? Завтра запишут второе. Поживете еще, запишут третье и баста! И в самую точку попадут, будьте уверены! Я вас знаю, но я тут не при чем. У нас народ вольный, на слово не верит. А вот такая штучка, как ваш (он резко нажал голосом на слово «ваш») знакомый? Сразу, как бельмо на глазу! Охотник? Врешь! Ружья не держал и не хочет. Инженер? Федор, полуграмотный, больше его в десять раз знает! Еще сказать? Хватит! У нас таких ценят с первого взгляда! Чего он к вам привязался? Чего он сегодня шатался на Большие Мочищи?
Здесь командир полка резко прервал свою речь и достал папиросу. Огонек спички в неподвижном воздухе осветил острый профиль и сердито сдвинутые брови.
— Так как же будем? Что же вы решите с отчетом?
Братья молчали, не находя ответа.
— Так вот вам, друзья и мои дорогие гости, — Павел Иванович сказал это сердечно и тепло, — здесь я командир полка и я за все отвечаю! Ваше письмо дойдет, самое позднее… послезавтра. А там дальше — завтра посмотрим!
2
Итак, сам того не подозревая, молодой инженер Анатолий Николаевич Заклинкин крепко попал на замечание!
Анализ, данный Павлом Ивановичем Кизеровым, был безупречно прост и ясен. А вывод?
Этот вывод сам Заклинкин сделал мгновенно! Дома обоих Кизеровых — председателя колхоза и кузнеца — стояли рядом, разделенные только дворами. Разбуженный в тишине ночи шумом быстро проскочившего и резко затормозившего автомобиля, Заклинкин вышел во двор и задержался там. Пока он стоял и почесывался, до него донеслись звуки голосов братьев, усевшихся на скамью.
Заклинкин в густой темноте, неслышно ступая босыми ногами, пробрался вдоль забора, притаился, отделенный только досками и подслушивал, сначала спокойно, а потом с восторгом! Толечка не понимал многого и с жадностью запоминал, повторяя про себя услышанное. Какая удача! Какая удача! Как все замечательно получается!
Но когда заговорил бывший командир полка победившей армии, председатель колхозной артели, Заклинкин начал дрожать, как в ознобе. Его пробивал холодный пот не только от содержания, но и от гневного тона отставного майора. Заклинкину уже казалось, что петля душит его драгоценную шею. Он уже видел себя, схваченного этими, «грязными мужиками». Они душили его, умного, ловкого, способного, красивого!
Он внезапно вспомнил пощечину, полученную от Агаши.
Когда трое людей ушли в дом, Заклинкин уже ненавидел их ярой, дикой злобой крысы, попавшей в капкан. Заклинкин вполз в честный дом кузнеца и солдата Федора Кизерова, улегся и, дрожа от страха и злости, воображал, что бы он с ними сделал, со всеми: с братьями, с Павлом Кизеровым, со старой Феклой, с Шурой-Сашурой, с Агашкой, со всем этим колхозом, с этими идиотскими врачами, а там есть одна прехорошенькая, с золотистыми волосами, — уж над ней бы он особо потешился! Уж он их бы и руками, и ногами, и зубами, и ножом, и клещами, и огнем! Уж они бы почувствовали!