Несколько утешив себя приятными видениями, Заклинкин стал рассуждать спокойнее. Главное, это скорее уехать. Вряд ли его могут здесь задержать, что здесь могут знать? Ведь он ничем себя не выдал. Но своим инстинктом собаки Заклинкин чувствовал прямую угрозу себе в словах председателя колхоза и окончание его монолога понял лучше, чем братья. Завтра, вернее, сегодня — в дорогу. Оставаться не было смысла. Он разведал в несколько раз больше, чем было приказано. Не только премия, его ждет и сверх премия. И там, в столице, можно будет «переменить» кожу, это Андрей Иванович Степаненко мог легко устроить. Ведь ему еще два года «работы», а там дальше обещано — за границу и новое гражданство.
Ночь шла бесконечно. Инстинкт все твердил: беги, беги!
3
В страдную пору, когда день год кормит, люди рано встают.
Павел Иванович начал действовать на рассвете, еще до восхода солнца. Он соединился по телефону с одним из своих друзей в районном центре, начальником райотдела милиции. Тот обещал сговориться с аэродромом в областном городе, чтобы было место на московском самолете для посланца в столицу. Обещал он также посодействовать, чтобы из Чистоозерского сейчас же прислали самолет для переброски гонца в «область». Покончив с этой частью разговора, Павел Иванович повел такую речь:
— Теперь слушай. У тебя дел много? Ты бы сам сюда прилетел да пожил бы у меня денек, другой!
— А что, у тебя есть дело? — ответил на приглашение приятель, руководствуясь не смыслом малозначащих слов, а тоном «командира полка».
Но Павел Иванович не был склонен к дальнейшей беседе. Он сделал паузу, откашлялся и закончил:
— А вот ты прилетай, мы с тобой и решим, есть дело или нет! Все!
— Ладно, жди! — получил командир удовлетворивший его ответ и повесил трубку.
В эту длинную ночь Заклинкин не заснул ни на минуту. С первым лучом рассвета он был уже одет, но не выходил во двор. Подсмотрев, что председатель колхоза, наконец-то, прошел по улице, Толя сделал над собой немалое усилие и побежал проститься с братьями:
— Я очень доволен знакомством с Сибирью. Теперь я поеду кончать отпуск в другом месте.
Братья еще только вставали. Ранний визит и быстрый отъезд Заклинкина не произвел впечатления на занятых людей.
А кузнец Федор Григорьевич посмотрел вслед недолгому гостю и сплюнул.
Осенью наши автоколонны быстро и весело возят спелое, тяжелое зерно на линейные станции железных дорог. Заклинкин сделал около двухсот километров, сидя на колхозной пшенице, и к вечеру в скором поезде уже мчался «домой».
4
Павел Иванович представлял братьям гонца. Потерявший на войне ногу солдат, колхозник Тагилов Петр, не спеша вешал на грудь, под рубашку, мешочек с толстым пакетом, а председатель колхоза его инструктировал:
— Ты хоть и не пьяница, а помни — ни капли! И о пакете — ни слова! И лучше ни с кем в разговоры не пускайся. Помалкивай. И не спи. Выспишься после врученья пакета. Адрес есть на пакете. Ты его не вынимай понапрасну. Вот адрес тебе на отдельной бумажке — не потеряй. В столице погости, если понравится…
Тагилов сидел молча, глядя в сторону. Слушал внимательно и постукивал костылем. Поднял голову и посмотрел пронизывающими серыми глазами на Алексея Федоровича Потом взглянул на «командира полка»:
— Это, как на войне?
— Да, Петр Кондратьевич, и я на тебя полагаюсь. Мы с тобой отвечаем за большое дело. Если бы тебя не было, я сам бы поехал.
— Доставлю. Будет сделано! — Ты, Петр Кондратьевич, там нашего Николая Сергеевича увидишь мать и жену. Ты о болезни скажи — так, чуть поболел и здоров. А то напугаешь! — закончил напутствие Кизеров.
Ястребиный взор смягчился. Петр Тагилов понимающе кивнул, положил в карман письма братьев домой, крепко пожал руки, еще раз, на прощанье ткнул лица взглядом и, ловко помогая себе костылем, пошел за Павлом Ивановичем, который нес на плече солидный мешок с деревенским угощением дому академика Федора Александровича, — так уж полагается по старому сибирскому обычаю.
Алексей Федорович смотрел им вслед и, сбившись с привычки, не ставил им отметок в зачетные книжки, а думал просто: какие у нас везде люди! Потом, чему-то обрадовавшись, подхватил на руки Шуру-Сашуру и крепко поцеловал ее в смуглую щеку. «Змейка» взвизгнула, засмеялась, выскользнула из осторожно-неумелых рук, отскочила для безопасности на порог, потерла щеку и спросила:
— А ты всегда такой колючий?
Николай, не узнавая брата, смеялся над его непривычной резвостью: