НА ЗЕМЛЕ
1
Когда в азиатских пустынях, за десять минут до захода, солнце собирало неизвестно откуда над собой облака и играло на них всеми красками мира, каких еще нет на палитре художника, а от снеговых гор на пустыню полз мрак, явно принимая власть — в эти минуты мы понимали Манеса, ученика Зороастра. Мы понимали древнего перса с его философской легендой о двух равных силах, с его богом Света Ормуздом и богом Тьмы Ариманом, по-братски делящими власть над миром.
Мы бывали в пустынях. Ормузд лил нам на головы расплавленный свинец, жег и сдирал с нас кожу, останавливал голос в иссохшей гортани. Он обманывал нас дрожащим виденьем воды и деревьев, но мы шли, не веря миражам. На нас нападал Ариман с головой крокодила, с раздутою шеей кобры, с телом слона на ногах сколопендры. Он бил хвостом скорпиона, обливал трупным ядом фаланги и желто-зеленым ядом малярии, метал миллионы острых стрел песка, а мы — побеждали пустыни!
Но в наших широтах есть другие часы и минуты. Темное небо слегка бледнеет. Вот смутные пятна строений, деревьев, кустов уже начинают получать очертанья. Звезды тускнеют. Глаз вновь обретает возможность ощущать перспективу. На озере легкий туман приподнимается и вновь падает. Пискнет пташка. Минута — ответит другая. И не успеешь, вдыхая свежий воздух, заметить — а станет светло. Восток розовеет, желтеет и вспыхнет — сверкают лучи и выходит наше родное красное солнышко!
А дышится, как на рассвете, а бодрость какая! Ну как тут не жить, не любить, не творить?!
Для своего второго урока Алексею Федоровичу председатель колхоза выбрал подобное раннее утро.
— Нравится вам у нас, Алексей Федорович?
— Очень нравится!
— А вы у нас подольше поживите. Через неделю кончим с уборкой зерновых. Дела пойдут помельче, будем посвободнее и начнем гулять. Всем районом. У нас для начала тут три свадьбы сыграют — потом у соседей…
Павел Иванович ехал в полевой стан и вез с собой Алексея Федоровича после его дежурства на озере Большие Мочищи.
— Вы подумайте, есть у нас поговорка одна, груба, да верна! Вы вот не курите? Не обязательно, даже хорошо. Не пьете? Хорошо! Пить, так в меру! А вот не женаты? Это дело другое…
Павел Иванович смеялся:
— Да вы посмотрите кругом, какие у нас девушки. В столице себе не нашли — мы вам найдем!
И сейчас в словах председателя колхоза звучала уже не шутка.
— Да, мы вас женим — вот выбирайте по всему району любую. Любую сосватаем.
Прожил прошлой зимой Павел Иванович гостем недели две в доме академика, оставил по себе хорошую память и сам ко многому пригляделся. Да и не так уж сложны были для его острых сибирских глаз сын и отец. И не так важно, что он не имел никакой подготовки, чтобы их оценить как ученых — это было сделано без него. Заметил же он то, что другие едва ли видели — какой-то особый оттенок в отношении старшего брата к жене младшего. Вероятно, без долгих рассуждении понял он, что Алексей Федорович до сих пор не нашел жены по себе. Сам Павел Иванович женился не рано. Чего мы не знаем — говорил ли о чем-нибудь Павел Иванович с главным врачом районной больницы? Может быть, не одна Лидия Николаевна заметила к кому, как казалось, часто обращал свой доклад московский профессор?
— Смотрите, Павел Иванович, чтобы я вас не поймал на слове!
За этими словами, возможно, последовало бы что-нибудь и более определенное, но они уже подъехали к стану.
2
Вера Георгиевна была потрясена до глубины души лекцией в районном клубе. Идя домой вместе с Лидией Николаевной, она без всякой причины стала плакать, сначала тихо, потом все громче и громче. Ее старшая подруга обняла ее, вытирала платком горячие слезы на нежном лице, приговаривала:
— Ну же, девочка моя… успокойтесь, не надо. Ну что? Довольно, моя хорошая…
Молодая женщина старалась улыбнуться, оправдывалась сквозь слезы:
— Правда, как глупо, я сама не знаю, что со мной, я больше не буду… — но слезы все текли и текли.
Лидия Николаевна привела к себе свою Верочку, послала сказать, чтобы дома ее не ждали. Напоила своего друга валерианкой, постелила постель на широком диване в своей спальне, и очень строго сказала:
— Спите!
Дождалась мерного, ровного дыханья, постояла не двигаясь, чуть-чуть прикоснулась к чистому лбу под волной мягких волос и тихонечко вышла.
Села Лидия Николаевна в своей столовой, где с большого портрета на стене смотрел вдаль до сих пор любимый покойный в погонах подполковника медицинской службы и сердито стала ему говорить: