В лимузине, следующим за грузовичком, трое. В одном из них можно узнать того, кто известен некоторым как инженер Андрей Иванович Степаненко. Его провожают.
Степаненко сумел воспользоваться нервозным состоянием мистера Смайльби. И он уговорил поручить именно ему, а не другому, ранее намеченному лицу, сопровождать дипломатический багаж. Андрей Иванович обязался вернуться через неделю — он очень нужен здесь. Но, прощаясь со Смайльби, Степаненко сказал себе, пользуясь «здешним» языком:
— Это еще бабушка надвое сказала.
В крытых грузовиках — несколько плоских чемоданов с личными вещами и шесть длинных, глубоких сундуков. Они мастерски перевязаны и тщательно опечатаны. Большие, сургучные печати — таков неприкосновенный, охраняемый всей силой международного права, дипломатический багаж.
ПОСЛЕ ПОКУШЕНИЯ
1
Федора Александровича перенесли в Экспериментальный Корпус.
Он лежал на операционном столе в большой аудитории, в первом этаже. Те, которых он воспитал, без которых он не сделал бы и сотой доли того, что они сделали вместе, те, которые были частью его и частью которых был он, — толпились в коридорах и у входа. Они ушли, так как боялись своим дыханием отнять у него воздух, так нужный сейчас его почти неподвижной груди. Около Федора Александровича, с лицами, закрытыми марлей, стояли ученые, знавшие в медицине столько же, сколько он в области энергии. Все эти люди знали друг друга. Теперь один из них был на пороге смерти, и они должны были сохранить ему жизнь, которую у него хотели отнять.
Федор Александрович лежал почти обнаженным. Глаз не улавливал движения широкой груди. Неподвижное лицо с глубокими складками было очень спокойно.
Из трех поразивших его пуль одна прошла вблизи сердца, вторая нанесла сквозную рану кишечника, а третья только скользнула по ребрам.
Две срочные операции были удачно окончены. Бинты закрывали низ груди и живот. Эти раны не грозили теперь жизни. И люди в белом не думали больше о них.
Главное — это череп. Лучи Рентгена уже рассказали о том, как стоят осколки кости и где трещины.
Было ясно, что нужно вмешаться, но врачи еще не все решили. Ведь жизнь чуть теплилась и так легко неверным движением потушить слабый огонек!
Станишевский поклялся, что привезенный им новый, еще никому почти неизвестный, препарат проверен. Он добавил: «также на себе» и ввел светлую жидкость в кровь Федору Александровичу. Павел Владиславович отвечал за дополнительных три часа жизни умирающего.
— Итак, кто будет оперировать? Пора, — сказал один из старейших по знаниям.
Только что прибывший из Харькова хирург разрешил невысказанные сомнения:
— Позвольте мне, я ручаюсь за успех.
Он не сказал о многих сотнях солдатских голов, прошедших через его руки в годы Великой Отечественной войны, — это было не нужно. Его коллеги знали.
Хирург вскрыл черепные покровы и обнажил кость. Из-под его марлевой маски изредка слышалось:
— Мм… а… еще… так… опять… -
И он протягивал руку, в которую прибывшая с ним сестра без ошибки вкладывала нужный инструмент.
В мертвом молчании большой аудитории было ясно слышно только чье-то тяжелое, хриплое астматическое дыхание и глухой отрывистый голос Минца, несравненного мастера:
— Да… вот так… сюда… опять… и… опять… сюда… Хорошо…
Станишевский слушал сердце раненого и следил за пульсом. Ему казалось, что тоны уже начинают улучшаться и сильнее наполняется вена.
Еще немного… Скоро можно будет закрыть красно-белую кость, под которой много лет бил неиссякаемый источник творчества.
Хирург накладывал швы, соединяя черепные покровы, а Станишевский уже улыбался под своей марлевой, белой маской; да, сердце бьется лучше. Он будет жить.
2
Когда врачи снимали Федора Александровича с операционного стола, один из консультировавших при операции, известный генерал-лейтенант медицинской службы, вышел вместе со Степановым к телефону в ближайшей к большой аудитории комнате.
Через несколько минут оба вернулись с серьезными, взволнованными лицами. Зычный бас ученого в почетных погонах службы здравоохранения Советской Армии пророкотал:
— Товарищи, я прошу внимания! — и, когда все лица повернулись к нему, продолжал:
— Сейчас… я сообщил Председателю Совета Министров о том, что жизнь Федора Александровича вне опасности! Он ответил мне, что… — сильный голос ученого дрогнул и прервался. Он закончил с усилием: — Доктор Минц! Председатель поручил мне пожать вашу руку.