В огромном вестибюле бывшей академии дежурили три солдата. Мундиры сидят как влитые, белые ремни, зеленые береты, высокие ботинки, на рукавах шевроны «Служба охраны Президента». При виде майора вытянулись по стойке «смирно».
Абдуллу провели через вестибюль по коридору, открыли высокие двустворчатые деревянные двери. В просторной приемной никого не оказалось. Майор завел его в кабинет и ушел, ни слова не сказав, не доложив.
— Проходите, садитесь, — негромко сказал человек за письменным столом у окна, показывая на стул перед ним. И углубился в бумаги.
Абдулла сел. Человек не поднимал головы, не обращал на него внимания. Психологический прием такой, догадался Абдулла, в книгах читал.
Он вначале решил, что это тот самый, прилизанный, который молча сидел на допросе при задержании у банка, а потом приказал взять с них объяснительные и отпустить. Правда, у этого на носу очки в золотой оправе, а тот был точно без очков. Нет, конечно, другой, все люди из органов похожи друг на друга. Или страх перед ними, сидящий в Абдулле, делает их лица неразличимыми? Но этого человека Абдулла видел. И не раз. Часто замечал на собраниях, совещаниях, которые показывали по телевизору. Когда Великий Яшули произносил речи, чиновники старательно записывали его указания в свои блокноты. А этот человек ничего не записывал. Что было странно, обращало внимание. Потому и запомнился Абдулле.
Человек вытащил из папки с твердым переплетом два листа бумаги, папку отодвинул в сторону, а листки положил перед собой:
— Я главный следователь Генеральной прокуратуры Айдогдыев. Ты — Нурыев Абдулла.
Он не спрашивал, утверждал. Но Абдулла ответил:
— Да.
— Артист государственного драматического театра.
— Заслуженный артист.
— Паспорт с собой?
— При себе.
Открыв паспорт Абдуллы, смотрел долго, как пограничник. Разве что не обнюхивал, как собака-ищейка. Абдулла заметил, что веки у него красноватые.
Положив паспорт на папку, предупредил:
— На мои вопросы нужно дать краткие ответы.
— Ясно.
— Знаком ли с Гулназаром Гараевым?
Абдулла опешил. Всего ожидал, но не этого. На всякий случай переспросил:
— Гулназар Гараев?
— Бывший сотрудник комитета национальной безопасности, бывший полковник Гулназар Гараев.
«Бывший»! Когда Гулназар стал «бывшим»?
— Да, знаю. Двоюродный брат моей жены, у них матери — родные сестры.
— Двадцать шестого числа с сотового телефона Гараева был сделан звонок на ваш домашний телефон. Ты разговаривал?
— Нет, не я…
— А кто?
— Наверно, Сельби… Жена, он ей брат.
— О чем говорили?
— Она мне не сказала. Не сказала даже, что был звонок. Родственникам всегда есть о чем поговорить.
— А вот это… — Айдогдыев взял в руки верхний лист бумаги. — Ты написал в объяснительной от двадцать девятого числа, что ты возвращался от сына, который находился в госпитале.
— Да, правильно.
— Но не указал, когда и в каком состоянии твой сын попал в госпиталь.
— Не потребовали объяснений по поводу сына, а то б написал, конечно.
— О чем с сыном говорили?
— Никакого разговора и не было. Сын передал через дежурную, что выйти не может.
— Почему?
— Не знаю.
— К сыну ты потом ходил?
— Нет, мать его чуть ли не каждый день навещает. Если правду сказать, то я немного в обиде на сына…
— Какие у вас отношения с Гулназаром Гараевым?
— Можно сказать, неопределенные. Бывал у них на семейных праздниках. Если встретимся случайно на улице, говорим «привет» и расходимся. Общих интересов у нас нет. Он не ходит в театр, а я… не интересуюсь его работой.
— Кто устраивал сына в госпиталь?
— Сельби меня попросила, чтобы я не вмешивался в это дело.
— Вы говорили, что имеете обиду на сына…
— Обидой назвать трудно, похоже больше на ослиный каприз. Или у нас еще говорят: обидевшись на блоху, сжег одеяло.