Шаги удалились. Абдулла скорчился и обхватил голову руками. Когда поднимался сильный ветер и расшатывал остов юрты, он, мальчик, сжимался в комок и шептал заклинание: «Уйди, беда! Сверни в сторону, беда!». И сейчас, взрослый человек, отец семейства, повторял те же слова…
В отдалении, возле двери, началась возня, послышались удары, тычки, пинки, хрипение. Видно, набросились на беднягу русского. А он сопротивляется. Знает же, что никто не придет на помощь, что будет только хуже — все равно сопротивляется.
— Сволочи! Сволочи вы! — раздался голос русского. Затем — шлепок от удара дубинкой, характерный звук пинка в обмякшее человеческое тело — и все смолкло.
Шаги переместились в угол, который занимал человек в шляпе и его сыновья.
— Вы что делаете? Он же старик, у него больное сердце!
Абдулла узнал голос белолицего парня. Затем раздался хрип, удар и началась свалка. Видать, сыновья бросились на защиту отца. Несколько человек бежали из того угла, боясь быть затоптанными. Один из них наступил на Абдуллу и попытался втиснуться между ним и стенкой. Абдулла схватил его за плечо и опрокинул на спину. Тот скорчился на том месте, где упал, и замер. Как бы этот несчастный не обмочился от страха, и без него вони в камере хватает.
Сыновей яшули, очевидно, усмирили, повалили на пол. Слышались только удары дубинок по телу.
Открылась дверь. Кого-то волоком тащили, с кряхтеньем. Наверно, русского. Дверь захлопнулась — в камере наступила тишина как после урагана. В голове шумело, плечо болело. От удара дубинок, конечно. «Меня тоже били», — сказал он в пространство, словно оправдываясь. Но никто не услышал.
Сыновья яшули колотили кулаками в дверь.
— Помогите! Позовите доктора!
Пришли трое с носилками, те самые, которые выносили турка. Зажгли свет. Один из пришедших, по-видимому, доктор, медленно, осторожно присел на корточки возле лежащего на спине яшули, проверил пульс. Потом сделал движение, будто прикладывает ухо к груди. У него в руках ничего нет, даже трубочки, чтобы слушать сердце. Даже медицинского халата нет — обыкновенная желтая рубашка и серые брюки. Не врач, а неизвестно кто. И посылают его, похоже, не для оказания помощи, а для выяснения ситуации.
— Дай же лекарство, сделай укол, не видишь, как он лежит! — закричал ему белолицый парень.
— Ему уже не нужно никаких лекарств, — спокойно ответил врач. — Кладите его на носилки.
Сыновья упали на колени, затряслись в рыданиях над телом. Потом, как по команде, замолчали. Положили отца на носилки, привели его одежду в порядок, погладили по лицу, взялись за ручки носилок и понесли к выходу. Путь им преградил охранник с автоматом:
— Куда? Вам запрещено выходить! Заберите у них носилки!
Один из сыновей, со стрижкой ежиком, взмолился:
— Это же наш отец! Если нас не будет на похоронах, что скажут люди?!
— Положите носилки! — приказал автоматчик. — В тюрьме сынов-отцов, матерей-дочек не бывает! Это тюрьма, понятно?!
Белолицый парень заскрипел зубами:
— Вы убили отца, вам придется отвечать!
— Все видели, все свидетели! Если нам нельзя выходить, то и труп отсюда не вынесут! Не отдадим, пока не проведут экспертизу! — заявил его брат.
Автоматчик повернулся к медицинской команде:
— Чего рот раззявили? Забирайте у них носилки.
Те двинулись было, но остановились. Братья стояли стеной. Надзиратель с автоматом крикнул что-то в коридор. Оттуда в камеру ворвались трое в черных масках, с дубинками. На братьев обрушились удары наотмашь. Они даже руками закрыться не могли — держали носилки. Как по команде бережно опустили носилки, чтоб не потревожить отца, и только после этого сели на пол, свернувшись в клубок и закрыв головы руками.
Тело вынесли. Братьев перестали бить, и они, поддерживая друг друга, перебрались на место отца под окном. Сидели, сгорбившись, трясясь в беззвучном плаче.