Так они втроем — следователь впереди, солдат замыкающим — прошли по коридору, поднялись по лестнице на второй этаж и через высокие резные двери вошли в приемную. За столом у окна, перед компьютером, красивая молодая женщина. Она рукой показала на дверь, обитую черной кожей. Следователь осторожно открыл ее, просунул голову, затем, сам не входя, пропустил Абдуллу.
Айдогдыев в гражданской одежде сидел за большим столом. Видимо, это его главный кабинет. А тот, что на первом этаже, рабочий, для допросов.
Здесь вдоль стен стояли столы с приставленными стульями. И все равно на оставшемся пространстве можно устраивать танцы.
Над головой Айдогдыева — портрет Великого Яшули во весь рост, в форме Главнокомандующего, с саблей. Рукоять украшена бриллиантами. Большая фуражка с непомерно высокой тульей, как у гитлеровских офицеров в советских фильмах.
Абдулла разглядывал огромный кабинет, не обращая внимания на Айдогдыева. А когда перевел взгляд, отметил, что Айдогдыев смотрит на него озадаченно, наморщив лоб. Абдулла подошел поближе.
— Значит, хочешь добавить кое-что к показаниям? — спросил Айдогдыев несколько поспешно, словно утратил инициативу и сейчас возвращал ее в свои руки.
— Хочу. Но решил не делать это без вашего ведома.
— Правильно решил, одобряю.
— Знаю, что одобрите. Все в этой стране должно быть с вашего ведома. С вашего ведома заявляю, что вы убили моего сына Нурыева Хыдыра, и хочу дать показания, что вы террорист.
Абдулла заметил, как загорелись всегда мутные глаза Айдогдыева. Он аж голову пригнул, будто не мог толком разглядеть, кто стоит перед ним.
Должно быть, убедившись, что перед ним и вправду стоит Нурыев Абдулла, поднял голову и рассмеялся.
— Не боишься говорить мне такое?
— Если скажу, что не боюсь, вы не поверите. Если скажу, что боюсь, тогда непонятно, с чего вдруг осмелился… Тут все надо объяснять.
Абдулла сел за приставной столик и повернулся к Айдогдыеву.
— Пески начинались на окраине нашего аула. За песками — большой арык. Мы, мальчишки, купались в нем. Раскаленный песок обжигал подошвы. И мы, спасаясь, становились на разбросанную по пескам верблюжью колючку. Тоже больно, но не так, как на горячем песке. Рядом была колхозная верблюжья ферма, верблюды смотрели на нас спокойно — их копытам обжигающий песок нипочем. Наверно, верблюды не всегда были верблюдами и только с веками, постоянно ступая по пескам, нарастили такие нечувствительные копыта. Приходили купаться на арык и взрослые мужчины из аула, дехкане. Они ходили по песку спокойно — их грубые черные ноги были покрыты толстой коркой, которую и кожей назвать нельзя. Ну как копыта…
Айдогдыев слушал с непонятным, жадным вниманием. Не то действительно ему интересно, не то развлекается, как кошка с мышкой. Мол, болтай-болтай, бегай-бегай…
— Ты хочешь сказать, что терпелив как верблюд? — спроси он.
— Не только хочу, а говорю! Можете так и называть меня — верблюд!
Айдогдыев усмехнулся:
— Ты не верблюд — ты самый глупый из людей. Человек, имеющий хоть немного ума, бросился бы спасать своего сына. Попробуй забрать у верблюда его верблюжонка!
— Ну вот, — сказал Абдулла. — Сам признался, что убил Хыдыра.
— Речь не о том, кто убил, а о том, кого убили. От такого глупца, как ты, мог родиться только глупец. Не всем дано понимать логику управления людьми, государством. У каждого свой уровень. Да и не надо, чтобы все понимали. Главное — чтоб не задумывались. Твоя глупость в том, что ты задумываешься и не хочешь понимать. Если б понял, жил бы по привычке. Для привычки не обязателен ум, не стоит ломать голову, прислушивайся к тому, что говорят, — и живи себе спокойно. Мудрость и терпение верблюда — в его способности жить по привычке.
— Что-то вроде манкурта, да?
— Слово не имеет значения. Как ни назови, суть не меняется. Мы добиваемся и добьемся, чтобы каждый гражданин в нашей независимой стране жил с привычной верой в справедливое правление Великого Яшули. Народ спокоен и счастлив. А тебе что надо? Ты и сам не знаешь. Ты ни то ни се. У тебя был простейший выбор — спасти или погубить сына. И что ты сделал? И кто ты после этого?
— У нашего спокойного и счастливого народа есть притча о том, как даже верблюд взбунтовался.
— Ну-ну, — подбодрил Айдогдыев. — Кстати, притчи и сказки запрещены Народным Собранием. И я тебя слушаю исключительно как следователь, ведущий допрос свидетеля.