— О чем это ты?
— Не «о чем», а «о ком»! Об Инне, конечно же.
— Как же Инна сможет сделать выбор, когда ты лишил её дживы.
— Дык её душа с ней.
— Нет, Барабас, её джива в преисподней.
— Ерунда! Мы с Инной утром очень мило общались. Джива была на месте.
— Лжешь, лукавый, Энио в аду.
— Не может быть, я бы знал… Да хватит мечом махать, Атиша, в каком аду?
— Тебе лучше знать, ты же демиург нижних слоев.
Интерьер кабинета снова материализовался, и Барабас молвил:
— Вот так новость!
Двери кабинета распахнулись, из них вышли гроссмейстер и горний демиург.
— Шеф, вы надолго? — поинтересовалась П.С.
— Буду через полчаса. Нет, через час, — ответил Барабас, и они с Атишей быстро удалились.
— Весьма надеюсь! — сказала полусуккуба, — может, хоть теперь смогу себя в порядок привести.
— Поверь мне Атиша, я ни о чем даже не подозревал, — говорил гроссмейстер, быстро спускаясь по ступенькам, — надо ж было такое придумать: ломбард душ!
— Конкурирующая организация, говоришь?
— Ну! Проклятые коммерсанты, как они поспевают?
В ломбарде «Душенька» был перерыв. Сотрудницы коммерческого заведения пили кофе, закусывая шоколадками в форме джив, и мило обсуждали новости моды. Барабас нажал кнопку звонка у входа и держал её до тех пор, пока ему не отворили. Он показал депутатское удостоверение и вместе с Атишей зашел внутрь.
— Вы что, читать не умеете, — возразила та самая барышня, которая принимала в офисе отца Никодима, — не видите, мы кушаем.
— Где кабинет менеджера? — спросил Барабас.
— По коридору налево, но он вас не примет, у него важный разговор, — ответила сотрудница и бросила недоуменный взгляд на Атишу, одетого слишком уж просто — в белые льняные одежды, — а вы, молодой человек, тоже с депутатом?
— Да, но можно, я здесь его подожду, — скромно ответил демиург.
— Тогда не тратьте время, возьмите рекламку на стенде, почитайте. Уверена, наши цены вас обрадуют.
— Уже радуют.
— Тогда заходите после обеда, мы вам скидку сделаем, — сказала барышня и пошла доедать шоколадную дживу.
Атиша поразмыслил и решил подождать Барабаса в его машине.
Боль притупилась.
Инна лежала в серой пыли. Здесь не было низин и возвышенностей, деревьев, камней, звезд; здесь было ни холодно, ни жарко, ни сухо, ни сыро; здесь было никак; это было дно.
— Наверное, это и есть тартар, — предположила Пинцова.
— Без падений не достичь высот, — напомнил ей женский голос.
Инна подняла голову. Перед ней стояла высокая фигура. Лицо собеседницы скрывал широкий капюшон, в руках она держала фонарь, похожий на тот, что оставил Барабас в лесу.
— Ты кто? — спросила её Инна.
— Я та, с кем тебе нельзя соприкасаться.
— Смерть, что ли?
Собеседница сдержанно засмеялась.
— Зови меня Идущая Позади. Я — твое прошлое. Я прикрываю твою спину. Но если я тебя коснусь…
— Я умру?
— Смерти не существует, есть только перерождение. Скажем так, тогда маятник качнется в другую сторону и я окажусь впереди.
— Так может, пришло время сделать это?
— Тогда бы я с тобой не разговаривала, я просто взяла бы тебя за руку.
— А если это сделаешь не ты, а я; если я возьму тебя за руку? Я же не зря очутилась здесь, на дне!
— Я не люблю быть впереди. Впрочем, это твой выбор, а не мой. Давай руку.
— Сейчас… Скажи мне только одно, когда маятник качнется назад, мой теперешний мир рухнет?
— Что за пессимизм! То, что было небом, станет дном и наоборот. Мир не рухнет, а просто перевернется. Давай руку, хватит рассуждать!
— Подожди, а что будет с Энио?
— Она тоже станет другой, так сказать, вывернется наизнанку. Вы — одно целое. Точнее, ты — только часть её.
— Наверное, Барабас был прав: я никчемная пустышка, требующая к себе жалости и необоснованного внимания… Пока был жив отец, он убаюкивал меня, жалел, лелеял. И я так привыкла к его заботе и любви, что захотела стать похожей на него, захотела стать… мужчиной.
— Твое мужское начало, которое решило мечом победить зло, проиграло… Сколько тебя можно ждать? Давай же руку скорей!
— А, будь, что будет! — сказала Инна. В тот же миг она почувствовала в себе силы, поднялась на ноги и, сильно оттолкнувшись от безликого дна, устремилась вверх, с удивлением наблюдая, как её собеседница с фонарем превращается в маленькую, ничего не значащую точку.