Спустя пол часа со мной встретился усталый человек, одетый в тяжёлые, резные латы поверх красочной пурпурной одежды, замазанной грязью. Взглянув на меня из под своих густых бровей, он заговорил, занимаясь какими-то своими делами с бумагами, в большом количестве лежащими на его столе.
— Ну, кто ты?
— Эррол… Э-э, сэр.
— Мне не интересно твоё имя, — зевнул он.
— Ну, думаю вам обо мне рассказали уже всё что надо.
— И что, более нечего добавить? — Мельком взглянул он на меня. — От меня то ты чего хочешь?
— Да, собственно, ничего. Лишь бы отпустили на свободу, желательно живым, — пожал я плечами, внутренне сжавшись от того, насколько незначительной букашкой я был в глазах этого человека, что даже не счёл нужным представиться.
— Отпущу, а ты окажешься вражеским шпионом, зачем рисковать? Легче убить.
— И что же я такого тайного выведал?
— Что-нибудь.
— Господин Вирденгольф! Пришли разведчики… кхм… разведчик, — стушевался влетевший в помещение доносчик.
— Ну?
— Поймали всех… убили, одного отпустили, да язык вырвали.
— Чёрт. Всю группу? — Вирденгольф внешне оставался спокойным, но нервное постукивание пальцами по столу, выдавало его.
— Д-да…
— Слушайте, я по профессии, гм, вор, — решив, что это моя шанс решился заговорить, — быть может, я смогу вам помочь взамен на свободу, а так же свободный проход для моей группы?
— Вор? — Человек предо мной презрительно фыркнул. — Делай что хочешь, если принесёшь голову Филиппа, то будем благодарны и, так уж и быть, поможем тебе. Филипп это…
— Я знаю кто это такой. Он как-то продал меня в рабство и убил друга.
— Так ты ещё и раб? Ничтожество, — Вирденгольф уже не скрывал своего искреннего презрения и смеялся надо мной.
Я промолчал и вышел на свежий воздух. Выдохнув и злобно пнув грязь под моими ногами, взглянул в сторону спрятавшегося на юге вражеского лагеря, в который, по всей видимости, мне придётся идти. Однако, вместо того, что бы бежать туда сломя голову, благо уже наступала ночь, я стал искать место для ночлега. Спать уже хотелось и не слабо, а идти сонным на столь важное дело, с которого не вернулись профессиональные разведчики — это глупость. Само собой давать мне тёплую, мягкую кровать у камина, мне никто не собирался, так что уж было собирался ложится прямо таки на грязь. Я действительно лёг в вязкую, коричневую жижу, погружаясь в неё чуть ли не с головой, когда ко мне не сдерживая истеричный хохот, подошёл солдат и предложил лечь спать с ним и его товарищами, ведь: «Как раз один их наших помер сегодня, место свободно!». От этих слов и безмятежной улыбки на лице говорившего, мне стало жутко, но я не подал виду и с благодарностью принял предложение.
Утром увидел как между палатками ведут шестерых людей. Руки их были связаны, но я не видел в этом какого-либо смысла, ведь все тела их были столь изувечены побоями, что пленники, а это были именно пленники, не могли самостоятельно идти. Многочисленные гематомы, переломы, порезы и ожоги было легко разглядеть, ведь жертвам не дали даже и нижнего белья, тем самым ещё больше опозорив их, ведя голыми среди довольных и кидающих в них комья грязи солдат. Зрелище меня это заинтересовало. Пленных вели в сторону фронта. Отпустят? Обмен? Вероятно закончились мучения этих людей, отчего, даже не смотря на то, что они как бы являлись моими врагами, мне становилось тепло на душе. Всё таки, думаю, чужое счастье порой и тебе приносит удовольствие. Я последовал за процессий и быстро разочаровался. Пленных подводили к шести лежащим на земле кольям.
— Так, значит устрашения для тех, — кивнул я головой в сторону укреплений ангелопоклонников, обращаясь к стоящему рядом со мной военному.
— Мгм, — жуя чёрствый кусок хлеба, ответил он.
Людей небрежно бросили на землю и за дело принялись палачи. Привязав конечности жертвы к вбитым в землю деревянным колышкам так, чтобы их тела формировали «звёздочку», что-то напевающие себе под нос парни, принялись за работу. Палачи совсем не выглядели, собственно, палачами. Обычные парни с недельной щетиной, слегка побитой мордой, после ночной пьянки, да замызганной грязью одежде, без каких-либо доспехов. Вот один из них поднёс поближе большой, неровно обструганный кол и положил его между ног у первой жертвы. Второй же в это время поднял с земли тяжёлый молот и подошёл к противоположной стороне кола. Замах. Удар. Вопль боли озарил округу, заставляя меня внутренне съёжиться. Однако солдат рядом со мной засмеялся, отчего и я почувствовал себя слегка лучше. Ещё замах. Очередной удар. Бревно ещё на добрых десяток сантиметров вошло внутрь тела пленника. Ещё удар и ещё. Глядя на казнь своего товарища, пока ещё живые ангелопоклонники застонали громче прежнего, а кто-то стал рыдать. В какой-то момент кол, пройдя полностью сквозь туловище парня, вышел с другой стороны, через шею. Довольный своей работой, палач отошёл в сторону, в то время как два других подняли бревно с насаженным на него трупом и, охнув от его тяжести, поставили в заранее подготовленную ямку, там, где казнённого наиболее хорошо видно противникам на той стороне поля.
Когда всё закончилось, большая часть людей разошлась по своим делам, лениво обсуждая казнь и залихватски шутя по этому поводу, я остался с ещё парочкой людей, что смотрели на колья, с насаженными на них телами, как на некое произведение искусства. Ближайший ко мне человек, коротко-стриженный мужчина средних лет, достал из-за пазухи немного табака и принялся привычно закручивать его в пожелтевшую, тонкую бумагу.
— Страшно наверно умирать было, — вслух произнёс я свои мысли, ни к кому в общем-то не обращаясь.
— Да нет. Не думаю. Я и сам был при смерти и друзей у меня много погибло, за одиннадцать то лет службы, — почему-то решил мне ответить этот солдат, — и смерть начала приобретать совсем другой окрас. Знаешь, она же страшна только когда ты жив ещё, когда стоишь, целый и невредимый, и не знаешь, когда же она придёт к тебе. Но когда наступает время умирать, мне кажется, что это чем-то напоминает потерю сознания. Ты даже толком не осознаёшь этого, просто некая слабость наваливается на тебя. Хочется пить и вата в голове, но ты думаешь, что ничего страшного, что ты в порядке, вот отоспишься чуток и придёшь в норму. А потом всё. Оказываешься уже в совсем другом месте.
— Не знаю. Не умирал ещё как-то, не доводилось, — улыбнулся я.
— Да ну? Кажется мы все уже умирали, только я вот не помню.
— И я не помню. Может все эти смутные воспоминания не более чем сон. В любом случае — это всё не важно, — я пожал плечами и, развернувшись, ушёл восвояси.
Стоило мне немного отойти в сторону, как заметил усталое и раздражённое лицо девушки, что аккуратно сдвинулась в мою сторону так, что бы я не скрылся с её глаз. Что же, вполне логично, что когда-то поставили следить за мной и, похоже что этот самый «кто-то» крайне недоволен своей задачей. Быть может, я мог бы сжалиться и пойти куда-нибудь в оживлённое место, где она могла бы поговорить с кем-нибудь, развлечься, при этом не упуская меня из виду, ну или самому подойти к ней и завести диалог, но… я попусту ушёл подальше ото всех и, спрятавшись за развевающимися на ветру спинами палаток, сел на шершавый камень и ни о чём не думая, закрыл глаза. Долго я так просидел, отчего, казалось, даже с расстояние в метров сто, мне было слышно злобное дыхание девушки, однако, я просто постарался забыться и вскоре уснул. Проснулся уже под вечер, как раз когда стоило выдвигаться в путь, однако для начала я поужинал, ведь возможно это мой последний ужин, хотя не самая лучшая идея думать об этом сейчас.
Весь день мне каким-то чудом, не смотря на разбросанное по округе оружие, на шум взрывов, пушки, раненных, кровь и мертвенную тишину, удавалось сохранять безмятежное и слегка сонное настроение, однако стоило решиться начать действовать, как всё сдуло резким порывом ветра. Не было уже более той сонливости, лености, чувства спокойствия и умиротворения. Не было и страха с беспокойством. Не было, наверно ничего. Лишь сухая уверенность во что-то и глаза, цепко прыгающие с объекта на объект и выискивающие не то противника не то укрытие. Слегка пригнувшись и уходя в сторону, крюком, я направился в сторону ангелочков. Мелькнула мысль о том, что сейчас я мог бы попусту убежать и вернуться к своим товарищам, что ждут меня с новостями. Наверно именно этого от меня и ждут Сарли и Вирденгольф, но я был движем уже не долгом пред друзьями, а личными мотивами. Сколько бы я не убеждал себя ранее, что мне не нужна месть, что Крил не успел для меня стать важным человек, но ныне, когда появилась возможность убить Филиппа, я не мог противиться странному желанию лишить жизни человека, по чьей вине я потерял друга и свободу.