— Как это — землю солить?
— А так. Зубря соль больше всего на свете любит. Ну вот, сделаешь рассол, да и польешь им землю. Получается, по-нашему говоря, солонец. После этого надо мастерить караулку, да так, чтобы ветерок тянул на нее от солонца, чтобы зверь человеческого духа не почуял. Караулку можно делать и на земле и на дереве. Когда все готово, уходишь и год в это место, не заглядываешь.
— Вот так раз! Зачем же было тогда огород городить?
— Погоди, погоди… Зубря соль за сто верст чует. Придет на солонец первый раз, осторожно обойдет все кругом: нет ли какой опасности? Потом принимается соленую землю грызть в свое удовольствие. Раз придет, другой, третий, а там и привыкнет, уже не один ходит, других за собой привел. Через год идет к солонцу охотник. Смотрит — зверь целую ямку выгрыз, следы кругом свежие. Ну, значит, удача. Забирается охотник в караулку и сидит там не шелохнувшись. Вот и ночь подошла. Теперь надо держать ухо востро. Зубря даром что большой зверь, а ходит так, что и не услышишь. Иной раз задумаешься, глядь, а зубря — вот он, уже перед тобой, на солонце. Постоит, послушает да как бросится в сторону. Ну, охотник-новичок выругается: эх, мол, почуял меня зверь, ушел! А опытный сидит не шелохнется — знает, что это зубря "пугает", хитрит, чтобы своего врага, если он притаился где поблизости, из покоя вывести. Глядишь — возвращается зубря, и прямо к ямке. Погрызет, погрызет — потом отойдет в сторону и слушает. Это он для того, чтобы враг к нему незаметно не подкрался, пока он зубами-то о землю стучал. А охотник почти и не дышит, ждет, пока зверь к нему повернется поудобнее, чтобы в темноте-то не промахнуться. Выждал — и спускает курок.
А еще, — продолжал дед Трофим, — берем мы зубрю "на рев". У зверя этого голос, доложу тебе, что твоя музыка. На заре послушаешь — рожок трубит полковой. Красота! Ну вот, осенью, когда самцы начинают между собой драться, охотник отправляется в тайгу с трубой из бересты, в которую трубит, словно зубря. Но только это не каждому дается: дуть нужно в себя, втягивая воздух изо всей силы и без передышки. У кого грудь слабая — пусть лучше и не пробует. Ну вот, охотник ревет в трубу, зубря ему откликается, вызывает на бой. Как только охотник слышит, что зверь близко, то перестает реветь: вблизи-то зубря сразу разберет обман. А зубря не успокаивается, ищет, кто это осмелился в его лесу трубить, — и нарывается на пулю. Был, помню, такой случай: я реву, зверь откликается. Сходимся все ближе. Что за чертовщина: ревем совсем рядом, а зверя все нет. И что же ты думал? Оказывается, другой охотник мне откликался. Так мы и подкарауливали: он — меня, а я — его. Хорошо еще, что не стрельнул на голос…
Мы расхохотались, представив, какие физиономии были у двух "изюбрей" при встрече.
Дед Трофим слез на станции Малая Оя. Здесь машину заправляли бензином. Заправщика дома не оказалось, горючее отпускала его жена.
— А где хозяин? — спросил шофер.
— Пошел медвежьи ловушки смотреть, — ответила женщина.
— Надолго ушел?
— Зачем надолго? Ловушки-то тут, рядом, километра не будет.
Вот места! Настоящие медвежьи углы, без всякого красного словца.
…Убегает полотно тракта из-под колес машины. Пламенеет высокогорная тайга яркооранжевыми "огоньками", или "жарками". В долинах они уже давно отцвели, а здесь еще весна в разгаре. Надо любоваться этими горящими, словно угли, цветами, пока не кончились Саяны. А кончатся они уже скоро. Вот и знаменитый спуск Кулумыс. Описать этот спуск нелегко. Представьте себе ущелье, на дне которого на миг мелькнули неправдоподобно маленькие, совсем игрушечные домики. Оказывается, туда и предстоит спуститься. Машина начинает головокружительную спираль, петляя по крутому склону. Телеграфные столбы спускаются вниз прямо, и мы пересекаем их линию на разной высоте, наверное, раз восемь или десять.
…Последняя спираль Кулумыса. Еще немного — и взору открывается благодатное плодородие Минусинской котловины. Сгладился пейзаж, горы точно присели, округлились в пологие, волнистые холмы.
Справа хлеба и слева хлеба, впереди хлеба, всюду хлеба. Стеной стоит рожь. Волнуются моря пшеницы, среди которых островками стоят большие села.
Вот наконец впереди показался и сам город Минусинск, блеснула полоска Енисея.
Прощайте, Саяны! Загадочно синие, со снежными шапками, стоят они над долиной, над степным раздольем, над зреющими нивами и березовыми рощами. И долго-долго еще будут видны они на поворотах бегущей к Енисею пыльной дороги. Прощайте, Саяны!