Сначала он ведет себя как полагается: дробится на рукава и образует огромный Бреховский архипелаг. Я прикинул циркулем: между основными берегами получалось где пятьдесят, а где и шестьдесят километров. Ближе к правому берегу была начерчена пунктирная линия, и надпись поясняла, что это Большой корабельный фарватер, глубоководный путь океанских гостей.
Если бы сразу за бесконечными Бреховскими островами начиналось море или залив, все было бы обычным. Но нет! Енисей не хочет так быстро терять самостоятельность. Его рукава снова сливаются в одно широкое русло. Острова исчезают. Если бы не значки, которыми обозначают мели, ничто бы тут не напоминало дельту: от берега до берега — безграничное пространство чистой воды. Не зря это место называют "Большой переправой".
Показав, что он умеет постоять за себя и не хочет дробить свои струи даже перед лицом могучего океана, Енисей сжимается за "Большой переправой" для решительного прыжка.
Вот у селения Гольчихи самое узкое место — горло реки: между берегами всего восемь километров. Но это уже последнее усилие Енисея остаться рекой. Еще немного — и вот от мыса Сопочная Корга свободно и широко разлились воды Енисейского залива Карского моря. Левый берег сразу отлого уходит на запад. Правый, изрезанный редкими бухтами, идет почти прямо на север и лишь у острова Диксон круто поворачивает на восток.
…Барометр не подвел нас. В полдень застучал мотор, и "Бурный" не спеша покинул бухту. Мы вышли на открытое место. Ветер уменьшился, дождь перестал, но волны с барашками все еще продолжали свой танец, брызги летели на палубу, и судовой кот Котофей Иваныч долго не решался перебежать открытое место между выходом из каюты и кормой, где повар чистил рыбу.
Рыба! Дельта Енисея — ее царство. Посмотрите в бинокль на горизонт — и вы непременно увидите паруса рыбачьих ботов и лодок, прыгающих по волнам сердитой реки, избушки приезжих рыбаков и дымящие на отлогих берегах чумы кочевников, сети, растянутые для просушки, бочки, предназначенные для засолки улова. Кажется, что прибрежный песок перемешан с рыбьей чешуей, что ветер дует из рыбной лавки, что в воду добавлен селедочный рассол. За обедом на закуску — икра, на первое — уха, на второе — отварная осетрина. И говорят в здешних местах, по-моему, только о рыбаках и рыбе.
Наш бот не составил исключения. В числе его немногих пассажиров оказались рыбовед из Ленинграда, бывавший ранее на Енисее, и два рыбака из небольшого промыслового поселка за Гольчихой. Пользуясь численным превосходством, эта троица за общим столом не давала никому слова молвить.
— Я утверждаю, — горячился рыбовед, — я утверждаю, что мы мало знаем и плохо используем рыбные богатства Енисея.
Степенный рыбак, обычно выпивавший за один присест полсамовара, не спеша возражал:
— Почему не знаем? Знаем. С малых лет на рыбном деле, нагляделись…
— Ну хорошо, хорошо, — нетерпеливо подскакивал рыбовед, — что вы знаете о биологии здешних рыб? О том, как они живут? Где мечут икру?
— И это знаем, — отрезал рыбак и, отставив в сторону стакан, пустился в длинное повествование.
Он говорил о каждой породе рыб в отдельности. Выходило, что есть рыбы хитрые, бойкие, спокойные, нахальные, проворные.
Выходило, что у них есть свой календарь, свои законы. Выходило, что в Енисее есть постоянные жители, есть гости. Омуль, муксун, сельдь, осетр гуляют в заливе или дельте, пока не приходит время метать икру. Тогда они отправляются в далекий путь вверх по реке. Первыми едут отряды осетров — сразу как только река освобождается ото льда. Муксун и сельдь трогаются позже. Последним идет омуль. Этот ход рыбы называется весенней путиной. Положив икру, морские гости осенью отправляются обратно к океану. Стерлядь, тугун, чир, таймень, щука не склонны к далеким путешествиям. Это домоседы, им и в Енисее хорошо.
— Возьмем, к примеру, нельму, — говорил рыбак. — В заливе ей вода не по вкусу — солона. Компании эта рыба не любит, плавает больше в одиночку, выбирает места помельче. Нельма — главный енисейский душегуб. В мелких местах она за рыбьей молодью охотится. Ну, кроме нельмы, есть еще хищники: корюшка, например, по-нашему — зубатка. Эта тоже у берега норовит ходить, но только не в одиночку, а табуном. И осетр и омуль, к примеру, поднимаются вверх по реке на сотни верст, но только осетр идет в притоки, а омули там никто не видывал. Осетр, если по своим делам в реке задержится, не горюет: выберет омут поглубже и зимует там, как у себя дома. А омуль к себе в залив торопится, так, словно за ним нечистая сила гонится. Отощает весь, ослабеет…