Поль так много рассказывал Энн про своего отца и мать, что ей казалось, будто она была с ними знакома. Мать Поля, наверное, была похожа на него самого — такая же нежная, чувствительная, наделенная богатым воображением. А у Стивена Ирвинга под внешней сдержанностью, видимо, скрывалась глубокая и нежная душа, в которую он впускал не всякого.
— С папой не так-то легко подружиться, — как-то поведал ей Поль. — Я по-настоящему узнал его только после смерти мамочки. Но когда его узнаешь, то поймешь, какой он замечательный человек. Я его люблю больше всех на свете, потом бабушку, а потом вас, мисс Энн. Может быть, я поставил бы вас на второе место, сразу за папой, но любить бабушку — мой долг. Она ведь очень заботится обо мне. Только жалко, что она уносит из моей комнаты лампу сразу, как уложит меня спать. Она говорит, что мальчики не должны бояться темноты. Я не боюсь темноты, но мне было бы спокойнее, если бы на столе горела лампа. Мамочка всегда сидела рядом с моей постелью, пока я не засну. Наверное, она меня избаловала. Матери ведь часто балуют своих детей.
Нет, этого на собственном опыте Энн не испытала, хотя могла вообразить. Она с грустью подумала о собственной мамочке, которая считала ее маленькой красавицей и которая умерла так давно и похоронена рядом со своим юным мужем в могиле, которую никто никогда не навещает и куда никто не приносит цветов. Энн не помнила своей матери и почти завидовала Полю, у которого, по крайней мере, остались светлые воспоминания.
— На следующей неделе у меня день рождения, — продолжал Поль. — Папа написал, что послал мне подарок, который мне понравится больше всего на свете. По-моему, бабушка его уже получила и заперла в ящик комода. Раньше она никогда так не делала. Когда я ее спросил, почему она заперла тот ящик, она поглядела на меня с таинственным видом и сказала, что любопытство большой грех. Правда, день рождения — это ужасно интересно? Мне исполнится одиннадцать лет. А на вид все дают мне меньше. Бабушка говорит, что я плохо расту, потому что ем мало овсяной каши. Я стараюсь ее есть, но бабушка накладывает мне на тарелку такую гору… она всего дает по многу. Я просто не могу все это съесть. Бабушка говорит, папа вырос на овсянке, и ему она пошла на пользу — видели бы вы, какие у него широкие плечи. А мне иногда кажется, что эта овсянка в могилу меня загонит, — грустно закончил Поль.
Энн тихонько улыбнулась — Поль не смотрел на нее, и она знала, что он не заметит ее улыбки. Весь Эвонли знал, что старая миссис Ирвинг кормит и воспитывает своего внука по проверенным дедовским рецептам.
— Ничего, милый, будем надеяться, что этого не случится.
Они дошли до кладбища. Оно густо заросло высокой травой, и общество уже подумывало о том, чтобы привести его в порядок и украсить. Они собирались скосить траву, поднять покосившиеся надгробные плиты и кресты и заменить старый полусгнивший деревянный забор красивой чугунной оградой.
Энн положила цветы на могилу Мэтью и присела рядом. Она сидела так довольно долго. Потом на нее упала тень, и, подняв голову, она увидела миссис Аллан.
Лицо жены пастора уже не сияло девичьей свежестью, как пять лет назад, когда мистер Аллан привез ее в Эвонли. На щеках не играл прежний румянец, и в уголках глаз и рта таились тоненькие лучики морщинок — следы пережитого несчастья. Маленький холмик, на котором росли любовно ухоженные цветы, — вот что было причиной большинства этих морщинок. За последние месяцы к ним прибавились новые — зимой сынишка миссис Аллан тяжело болел, а сейчас, слава Богу, выздоровел. Но ямочки по-прежнему появлялись на щеках миссис Аллан, когда она улыбалась; и глаза все такие же ясные и добрые. Если ее лицо и утратило девичью свежесть, зато теперь оно было исполнено женской нежности и силы духа.
Энн и миссис Аллан ушли с кладбища вместе.
— Ты, наверное, радуешься, что дождалась каникул? — спросила миссис Аллан.
Энн кивнула:
— Очень… Мне даже вкусно выговаривать это слово. Я надеюсь замечательно провести лето. Во-первых, в июле на наш остров приедет миссис Морган, и Присцилла обещает привезти ее к нам в гости. При одной мысли, что я увижу знаменитую писательницу, я, как в детстве, дрожу от счастья.
— Надеюсь, что ты весело проведешь лето, Энн. Ты так много работала зимой и заслужила отдых.
— Не знаю… Я не выполнила многое из того, что задумала прошлой осенью… Мне не удалось остаться верной своим идеалам.
— Это не удается никому, — вздохнула миссис Алдан. — Главное иметь идеалы и стараться соответствовать им. Не беда, если это не всегда получается. Без идеалов жизнь теряет свое высокое назначение. А если есть идеалы, то она благородна и прекрасна. Не расставайся с ними, Энн.
— Я постараюсь. Но мне пришлось отказаться от многих своих теорий, — рассмеялась Энн. — У меня были такие замечательные теории на все случаи жизни, и почти все они бесславно рухнули.
— Даже теория о телесных наказаниях? — поддразнила ее миссис Аллан.
Энн вспыхнула:
— Я никогда не прощу себе, что побила Энтони Пайна.
— Чепуха, дорогая, он вполне заслужил наказание, и оно пошло ему на пользу. С тех пор у тебя с ним не было конфликтов, он проникся к тебе уважением. Дело в том, что сначала у него из головы надо было выбить убеждение, будто женщина-учитель никуда не годится, а потом уже завоевывать его любовь добротой.
— Может быть, он и заслужил наказание, но дело совсем не в этом. Если бы я спокойно и сознательно решила его высечь, потому что он провинился, мне бы не было так стыдно. Но на самом-то деле, миссис Аллан, я просто вспылила и высекла его от злости, не задумываясь, справедливо это или нет… Я сделала бы так, даже если бы он того не заслуживал, вот что меня угнетает.
— Ну что ж, Энн, мы все совершаем ошибки. Пора тебе забыть про этот случай. Об ошибках следует сожалеть, на них надо учиться, но нельзя же нести их груз всю жизнь. А вон едет на велосипеде Джильберт Блайт… тоже, наверное, возвращается домой на каникулы. Как у вас с ним идут занятия?
— Неплохо. Сегодня мы собираемся закончить Вергилия… Осталось только двадцать строчек. А потом сделаем долгий отдых — до сентября.
— Ты все же надеешься поступить в университет?
— Я не знаю. — Энн мечтательно смотрела на опаловый горизонт. — Вряд ли у Мариллы улучшится зрение, хотя надо благодарить Господа Бога уже за то, что оно не ухудшается. А теперь у нас появились Дэви с Дорой… Мне не верится, что их дядя когда-нибудь заберет малышей. Может, университет ждет меня за поворотом дороги, но я еще не дошла до этого поворота и стараюсь о нем не думать, чтобы зря не терзать душу.
— Мне бы хотелось, чтобы ты окончила университетский курс, Энн, но даже если тебе это не удастся — не расстраивайся. В конце концов от нас самих зависит, какую жизнь мы себе изберем, — университет только поможет нам сделать выбор. Жизнь может быть полная или скудная, но это зависит не от того, что мы от нее получим, а от того, что мы в нее вложим.
— Кажется, я понимаю, что вы хотите сказать, — задумчиво отозвалась Энн, — и я знаю, что мне есть за что благодарить судьбу: и за свою работу, и за Поля Ирвинга, и за моих милых близнецов, и за всех моих друзей. Знаете, миссис Аллан, я так благодарна судьбе, что она послала мне друзей. Они так украшают жизнь.
— Да, дружба — замечательная вещь, — улыбнулась миссис Аллан, — но придет день, когда… — Она оборвала себя на полуслове.
В нежном тонком лице Энн, в ее ясных глазах и подвижных чертах все еще было больше детского, чем взрослого. Энн еще не стала женщиной. В ее мечтах пока имелось место лишь для дружбы и честолюбивых планов. Зачем нарушать этот безмятежный покой? Будущее само все расставит по местам.