Сепфора метнулась за придорожной травой. Енох усадил меня у ручья, в тени камня. Я прижалась виском к холодному валуну. Меня подташнивало, голова кружилась. Енох с озабоченной складкой на переносице осторожно собрал разорванную плоть моего мизинца, а я сбивчиво твердила что-то о Гаидаде и Рахиме, дескать, надо идти к гостям. И еще что-то отчужденное слетало с моих уст. А Енох не мог справиться с повязкой. Раненую руку бережно укутала Сепфора. Спеленутая, точно кукла, кисть пульсировала. Я не хотела, чтобы Енох спрашивал, почему я побежала от него. Но он не спрашивал. И Сепфора не спрашивала. Я задремала, прислонившись к валуну. Кисть подергивало, точно изнутри ее кто-то мягко дружески пожимал.
С тех пор на моем мизинце остался белый разветвленный шрам, похожий на двустволое дерево неподалеку от нашего дома.
40. - Не бойся, Еноше, - сказал Тувалкаин, постукивая себя по колену свернутым в трубку пергаментом.
- Мне нечего бояться, Тувалкаин, - ответил Енох, провожая взглядом двустволое дерево. - Ты же не собираешься меня убивать.
- Что ты несешь, Енох? - сказал Тувалкаин. В голосе его засквозило снисхождение. - Беда в том, что ты сам хочешь умереть, Енох. Точнее, исчезнуть из этого мира, будто тебя забрали ангелы. Это единственный выход для тебя, потому что никакие ангелы за тобой не придут, и никто не возьмет тебя на небо, Енох! А если ты останешься жить среди нас, то все вскоре поймут, что твои проповеди - бред!.. Знаешь, почему ты поехал со мной? - спросил Тувалкаин. - В глубине души ты надеешься, что я предложу тебе исчезнуть и обставить все так, будто тебя забрали ангелы.
Тувалкаин сделал жест рукой, будто прикрыл зевок.
- И я, может быть, позабочусь об этом. Ты исчезнешь, Енох, и никто нигде не найдет твоего тела, потому что мы поселим тебя очень далеко отсюда. Но для всех остальных ты будешь взят ангелами на небо. Мы позаботимся, чтобы никто в этом не сомневался. Сами же пустим слух, что никакого вознесения не было, что его придумали сифиты, и наш человек сообщит твоей семье, где лежат твои останки. Сепфора или Мафусаил, или Мелхиседека (детали можно уточнить) докажут всем, что останки не твои, Енох, и это будет косвенным доказательством твоего вознесения. Твои родственники найдут останки неизвестного в заброшенной штольне. Там же они обнаружат малахитовую писаницу со сценами из жизни каинитов. В ней будет сцена с убийством Авеля. Мы откроем каинитам глаза! Через сифитов. И в отношениях детей света и сынов человеческих начнется новый этап. Твое вознесение, которое мы организуем, будет заметной вехой, Енох! В истории человечества.
- А в этой писанице, Тувалкаин, не будет сцены, где ты убиваешь Каина руками своего отца Ламеха?
- Ты бредишь, Енох! Ты болен глубже, чем я думал, - как можно спокойнее проговорил Тувалкаин, нервно постукивая себя по колену пергаментом Иавала. - Намного глубже, чем я думал... А может, ты не можешь простить мне, что я делал предложение твоей жене? Но, поверь, я говорю искренне, я не думал, что ты вернешься.
- Когда ты приносил подарки моей жене Сепфоре с пожеланием женитьбы, сердце твое мечтало о минерале на землях сифитов. Минерале, который не дает металлической проказы. Языком ты говорил доброе, а сердце твое разумело злое. С тех пор, Тувалкаин, как ты руками своего отца Ламеха убил Каина, ты полностью подчинился своим богам, которые сообщают тебе знание, а ты выдаешь их за мудрость каинитов. Твой помысел только о земном. Твоя воля тверда и зла, и ты обратился к коварным уловкам, в которых силен, в которых изощрил свой ум и навык.
- Я давно хотел поговорить с тобой, Енох, о твоих проповедях против знания каинитов. Ты существенно нас недопонимаешь. Мы тоже ищем свое ангелоподобие и даже богоподобие, но с помощью знания, деятельно. Наши боги помогают нам изгонять из наших душ тьму незнания, просветляют их. Это путь трудный, в том смысле, что требует самоотверженного труда... Займись наукой! Я приглашаю тебя... Потом научишь сифитов тому, что умеем мы.