— Ловит головастиков, — объяснил умный папа, заваривая чай.
Пума очень любила ужинать, потому что приятно не только поесть жареной картошки, жареных баклажанов с чесноком и помидорами, жареных грибов со сметаной, малины со сливками и пирога с яблоками, а также: черники, ежевики, брусники, костяники и орехов; блинчиков с творогом, пшенных оладий с клубничным вареньем и медом (папа считал, что Пуме необходимо есть много меда для поддержания в норме насыщенности цвета глаз). Несмотря на это Пума любила посидеть за столом вечером, потому что во время ужина можно подурачиться, поболтать и послушать старую сизую индюшку. Индюшка жила в доме и считалась несъедобной. Когда спускались сумерки, на некогда дикую птицу нападала куриная слепота. Она возвращалась с прогулки, и пока все обменивались новостями и ели, спокойно клевала кукурузную кашу из своей мисочки в углу. Потом она очень естественно вступала в общий разговор. Спрашивала, например, придет ли сегодня в гости Быстрый Олень? И через пару минут начинала с квохтаньем рассказывать леденящие кровь истории об оживших африканских мертвецах с красными невидящими глазами; о призраке черного кактуса, предвещающем смерть в раскаленном полуденном зное Намибии; о мертвом матросе, сбежавшем у мыса Горн с «Летучего Голландца» и убивающего целые рыбацкие поселки на берегу океана. Или вдруг индюшка вспоминала старую сказку про то, как черт влюбился в девушку Басю, женился на ней, а она прямо из-под венца удрала от него с каким-то усатым (вероятно, чешским) рейтаром и что конь, на котором они ускакали, был каурый, но в яблоках. Все это она рассказывала так, будто сама была тоже в яблоках и украшала собой свадебный стол и все видела и слышала. Потом у черта выросла лишняя пара рогов, и он повесился. Он повесился, сделав петлю из собственного хвоста, а хвост он отрубил, чтобы люди ничего не заподозрили, когда он шел со своей Басей в церковь. Тут индюшка останавливалась и некоторое время смотрела с видимой опаской на Пуму.
В этот вечер индюшка, явно немного помешанная на загробной тематике, вспомнила мрачноватую, будто бы немецкую, легенду о рыцаре, поклявшемся посадить розы в Иерусалиме. Стоя у могилы своей любимой девушки, он поклялся, что обязательно посадит в Иерусалиме розы, чтобы спасти ее грешную душу. Птица рассказывала, как он переезжал вброд на коне холодные горные реки, как он со своим отрядом заблудился в пустыне (их сбили с пути шайтаны), как потом они переправлялись через море на греческом корабле и были проданы в рабство в Африку хитрым грифоном. Индюшка рассказывала, как несчастные крестоносцы работали в Африке каменотесами и как им удалось бежать от жестокого хозяина. Обмазавшись кашей, они дали бегемотам проглотить себя. Потом заставили их двигаться в нужном направлении ударами шпор изнутри. Стража ничего не заподозрила. Так они спаслись.
Потом они долго храбро сражались с сарацинами. Но однажды кованая стрела, пущенная Абу-эль-Сахибом из арбалета, пробила латы на груди рыцаря. А тростниковая стрела пробила его шлем. Кто метко пустил тростниковую стрелу, индюшка почему-то не сказала. И рыцарь перестал снимать латы и шлем во время дальних переходов и даже на привале. Так отряд воевал в Палестине целый год. Знойное лето сменилось теплой осенью, осень — холодной зимой с дождями, туманами и ветром с моря, который иногда доносил до них запах дыма из печных труб родной Европы. И вот, наконец, весной, разгромив войско арабов, они ворвались в ворота Иерусалима. Как только крестоносец въехал в город, он упал с коня, ударился о плиты мостовой, его проржавелые доспехи рассыпались на куски. А кости его (все, что осталось от бедного рыцаря) превратились в пыль. И на этом месте сразу же выросли розы…
— Жаль, не слышал начала истории, но последняя часть рассказа — вранье, даже бессовестное вранье! — все повернулись к окну. В окне виднелась улыбающаяся бородатая голова.
— Сейчас Вюртемберг расскажет правду, — крякнула с пола индейка, узнавшая его по голосу. Красный нос ее раздулся.
— Правду я, разумеется, не расскажу, потому что в этом случае правда не очень интересна. Не хочу рассказывать правду. Хочу остановиться у вас на ночь.
В честь появления фон Вюртемберга поднялась хорошо организованная суета. Во всем доме и на веранде, и под навесом для лошадей зажегся свет. Огромная черная арабская лошадь и палевый мул были расседланы, развьючены, поставлены в стойло и через пару минут жевали овес. Вюртемберг был умыт с дороги, вытерт мягким полотенцем и явился к столу бодрым и свежим, как будто пришел из соседней комнаты, а не ехал несколько последних дней верхом через лес. Только латы, сидевшие на его огромной фигуре легко, как простая рубашка, и узкий меч выдавали не совсем обычный образ жизни этого человека.