Сейчас Марио принес три телеграммы. Открываю первую... Не та. Вторую... тоже. Надеюсь, что третья... Ура!!! От тебя. Да, это телеграмма от тебя с пожеланием успеха, которую я так ждал вчера, но ничего — я рад, зная, что с тобой ничего не случилось. Даже головная боль сразу прошла. Теперь я могу написать: «Моя дорогая Дора!».
Спасибо. Продолжаю описание спектакля.
После первой маленькой арии я очень разволновался, так как чувствовал, что публика нехорошо настроена после сообщений в газетах, которые появились перед гастролями, о том, что я стар и нахожусь в плохой форме, но когда я спел «Largo» в дуэте первого акта... Какая вспышка! Все буквально сошли с ума, и мы на некоторое время прекратили петь. С этого момента я овладел публикой. В конце акта, где я хорошо взял две верхние ноты, энтузиазм публики достиг зенита. Мое сердце радостно билось, и я был близок к тому, чтобы потерять сознание. Поздравлениям не было конца. Второй акт прошел хорошо. Между мной и публикой установился полный контакт. Я никогда не слышал такого шумного приема после большой арии, даже когда пел в «Метрополитен». Ты помнишь, какой шум стоял во время грозы на вилле в Италии? То же самое было вчера после романса Неморино. Все бешено аплодировали, кричали как безумные «браво, браво, браво, браво!!» и размахивали платками и шарфами, как флагами. В течение десяти минут требовали биса, но я не бисировал, так как был очень взволнован. Конец спектакля прошел хорошо. Жаль, что у меня оказались плохие партнеры. Утренняя пресса очень хорошо отзывается обо мне. Я рад, что завоевал симпатии публики. Уже поздно, моя любовь. Я должен одеваться и идти на репетицию.
Рико.
Букарелли, 85, Мехико
1 октября 1919 года
19 часов
Дорогая Дора!
Передо мной лежат четыре твоих письма (от 20, 21, 22, 23 сентября), за которые я тебе очень благодарен. Ты не можешь представить себе, какя рад, что ты пишешь мне по-итальянски. Я чувствую, что ты рядом со мной, твой голос ласкает мой слух и заставляет биться мое сердце. Самый большой подарок, который мне очень дорог, — твоя детская фотография. Я много раз целовал ее и верю, что ты подаришь мне такую же хорошенькую девочку. Это будет большая радость для нас. Как я буду счастлив! Душа моя, я очень люблю тебя. Моя дорогая Дора! Не пользуйся учебником, когда будешь мне писать. Я хорошо тебя понимаю. Иначе мне придется делать то же самое. Будем сами поправлять друг друга. Не обращай внимания на Мимми. Если он не будет забывать нас, мы его тоже будем помнить. Бедная, маленькая, обожаемая моя!
Целую тебя и Пушину.
Твой Рико.
Второго октября он пел второй спектакль. Это был «Бал- маскарад». В утренней телеграмме Энрико сообщал, что они репетировали до полуночи. Он не пел в этой опере с апреля 1916 года, когда выступал в Бостоне, а так как партия Ричарда очень трудна, то он волновался больше, чем обычно.
Мехико
3 октября 1919 года
2.35 ночи
Моя Дора!
Не упрекай меня за то, что пишу так поздно, но я хочу рассказать тебе обо всем и, только сделав это, лягу спать. Расскажу все по порядку. Закончив предыдущее письмо, я оделся и поехал в театр, который уже был переполнен.
Как я сообщал тебе в телеграмме, шел «Бал-маскарад». Я был расстроен, что не получил от тебя никаких известий, но прощаю тебя, потому что ты не знала, когда я пою. Я переживал. Случилось многое, из-за чего спектакль не обещал стать хорошим. Сопрано была откровенно плохой, Папи отказался дирижировать, а я чувствовал себя утомленным от сильной головной боли, тревожившей меня целый день. Я приехал в театр в восемь часов, быстро загримировался и оделся, а в восемь сорок пять начался спектакль. После первой арии аплодировали, но я заметил, что публика не в настроении. После первого акта занавес поднялся два раза. Второй акт начался хорошо. У Без- анцони (мы встречались с ней в ресторане у Пане) превосходный голос. У сопрано неприятный тремолирующий звук, и публике она не понравилась. Затем мы спели трио, но без успеха. Потом я начал петь «Баркаролу», и после первой части публика разразилась аплодисментами. Я жестом показал, что еще не кончил петь, и спел вторую часть, после которой имел полный успех. «Scherzo ad e follia» (ансамбль 2-го акта «Смешно, старуха эта...» — М.М.) был спет очень хорошо, но публика ничего не поняла. В третьем акте я пел дуэт с сопрано и трио с сопрано и баритоном. Эти места не получили одобрения, так как мои партнеры знали только свои сольные партии и ничего больше. Если бы я был слушателем, то реагировал бы также. Здесь не делают перерыва между первой и второй частями четвертого акта, к чему я привык, а о начале второй части меня никто не предупредил. Но я услышал музыку вступления и, как пуля, вылетел на сцену. Несколько тактов оркестру пришлось повторить, прежде чем я смог вступить, что публика поняла.