Пословица говорит, что хороший день начинается с хорошего утра. Верно и обратное. Плохо начавшийся день так же плохо кончается. В половине десятого мы отправились в театр, где была приготовлена ложа, убранная цветами. Спектакль начался, и в момент наибольшего успеха артистка-бенефициантка поблагодарила публику и предложила приветствовать великого певца - Карузо. Мне устроили грандиозную овацию. Я был вынужден подняться и поблагодарить публику. Мы оставались там до половины двенадцатого, после чего пошли домой. Ни музыкально, ни актерски ничего интересного не было. Плохие голоса, заурядные испанские танцы. Я переживал по двум причинам. Во-первых, болела голова, а во-вторых, жаль потерянного времени, которое я мог бы уделить тебе. Ты тоже была бы разочарована, если б оказалась там. В два часа я пришел в театр, где состоялась репетиция «Паяцев». В четыре часа обедал дома. Во время обедая разговаривал с одним джентльменом, который собирался писать статью обо мне. В пять часов я отправился к приятелю мистера Стефанини, чтобы прослушать его сестру и высказать свое мнение. Получилось нехорошо, потому что я сказал правду о голосе девушки. Она горько разрыдалась, поставив в очень затруднительное положение меня и всех присутствующих. Не представляю, как я вышел из этого положения, но все-таки вышел. Представь себе! Она хотела, чтобы я дал концерт в ее пользу, дабы она могла заплатить за учебу. Я чуть не подрался с ее братом, когда тот вдруг рассмеялся мне в лицо, выходя из дома. Я не понял, когда он сказал: «Мистер Карузо, вы не представляете, как я вам обязан», — но он объяснил, что теперь она не будет считать себя исключительно одаренной. Мы посмеялись и разошлись по домам. Дома я нашел два твоих послания, касающихся анонимных писем. Я пришел в ярость и проклинал этого собачьего сына, который омрачает наше счастье. Это должно быть тот же самый человек, который и раньше присылал нам анонимные письма. Кто-то занимается сочинением нелепостей, чтобы причинить нам боль и поссорить нас. Ерунда. Мы должны радоваться, что у нас много врагов. Это убеждает нас в том, что другие завидуют нашему положению и счастью. Конечно, все это сначала неприятно, но если подумать, почему люди так поступают, мы должны радоваться и смеяться над ними.
Не задумывайся над расходами для нашей дорогой Путины, которая свяжет нашу жизнь крепкой цепью. Малышу надо больше, чем взрослому. Она будет прелестна, и наше счастье будет еще большим. Твои письма, дорогая, очень интересны и милы. Со своими ошибками ты просто восхитительна. Ты находишься в том же положении, что и твой Рико. Он не знает английского языка, но старается, чтобы его поняли. Ты понимаешь меня? Да. Ты знаешь, почему? Потому что мы созданы друг для друга. Дети в глазах матери всегда прекрасны, и ты убедишься в этом, даже если другим она будет казаться безобразной.
Скучаю ли я по тебе? О! Восхитительное создание!
Моя любовь принадлежит только тебе. Рико.
Мехико, Букарелли, 85
23 октября 1919 года 17 часов
Моя дорогая Дора!
Когда я читаю твои письма, мое сердце бешено колотится, и кажется, что оно готово бежать к тебе, чтобы рассказать о своей любви. Но оно заперто и не может сделать этого, и я чувствую, как оно плачет и тоскует. Я сделаю все возможное, чтобы наша жизнь казалась нам раем. Мимми прислал письмо, но очень сухое. Это меня очень огорчает. Как ни печально, но должен прощаться с тобой, чтобы что-нибудь сделать со своей головой. Немного погодя я отправлю тебе телеграмму. Знаешь, сколько я уже заплатил за телеграммы? Тысячу песо, что составляет пятьсот долларов, а если учесть и твои телеграммы, получается сумма в тысячу долларов. Могут сказать «расточительство», но я так не считаю. Я заплатил бы много тысяч за то, чтобы быть сейчас с тобой. Знаешь, что я сделал, чтобы скорее приехать к тебе? Я заказал специальный вагон, который довезет меня без остановок от Ларедо до Нью-Йорка, что позволит выиграть целый день.
Миллион раз целую мою любимую. Рико.
23 октября в театре «Эсперанца» он пел в «Паяцах».
Мехико, 25 октября 1919 года 18 часов
Моя дорогая Дора!
Очень сожалею, что не смог написать тебе вчера. Начну с описания «Паяцев». В восемь часов я подъехал к театру и увидел, что фасад его убран цветами. Я прошел через служебный вход и вдруг заметил, что на моем пути в уборную в четыре ря-
да выстроились служащие театра, которые приветствовали меня аплодисментами. Двери, ведущая в мою уборную и противоположная, были украшены моими портретами, пальмовыми ветвями и цветами. Флаги, цветы, картины — все это было очень торжественно. Все улыбались, аплодировали и говорили: «Viva il nostro саго е amato tenore!» («Да здравствует наш дорогой и любимый тенор!»). Хористы, рабочие сцены и статисты были празднично одеты. Казалось, что приготовились встречать короля. Перед «Паяцами» был небольшой концерт, но участвовавшие в нем пели откровенно плохо. Все ждали начала оперы. Мы начали, и, как всегда, публика не понимала моих фраз, но была довольна. Я же не был удовлетворен, потому что чувствовал, что между мной и слушателями нет полного контакта. Думаю, это произошло, во-первых, потому, что все особенно ожидали «Паяцев» и платили за билеты в три раза больше обычного. Во-вторых, потому, что концерт оказался так плох, а, в-третьих, потому, что меня раздражал ослик, впряженный в повозку. Так или иначе, но мы добрались до конца первого акта. Как я спел, не знаю, знаю только, что меня засыпали цветами, летевшими из лож, партера и галереи, и что в зале стоял невообразимый шум. После пятого вызова я наконец стал понимать, что происходит: шум производила публика. Мужчины и женщины совершенно сошли с ума, стоя приветствовали меня и оглушительно кричали. Меня вызывали очень много раз. Я плохо почувствовал себя, видимо, оттого, что шум был очень силен и я был растроган приемом. Знаешь, о чем я тогда думал и кого искал в зале? Тебя. А тебя не было! Если бы ты сидела в зале, то, наверное, плакала бы от радости.