Энрико имел рост 5 футов 9 дюймов (175 см) и весил 175 фунтов (79 кг). (Он был на полдюйма выше, чем я).
У него был кремовый цвет лица без румянца на щеках.
Волосы его были черными, жесткими и прямыми.
Он был плотного сложения, но не мускулист.
Его руки были большими и сильными, а ступни ног — широкими и короткими.
Он не мог бегать из-за дефекта ахиллесова сухожилия.
Он принимал ванну два раза в день.
В повседневной жизни он не применял пудры, только на сцене.
Он пользовался парфюмерией марки «Сагоп»; обходил все комнаты с пульверизатором, разбрызгивая духи.
После каждого спектакля он весил на три фунта (1.5 кг) меньше, чем до него.
В течение дня он никогда не отдыхал лежа.
Он не ездил верхом, не играл в гольф или теннис, не ходил много пешком и не занимался утренней гимнастикой.
Он никогда не учился управлять автомобилем.
Он не переедал.
Он никогда не съедал во время ланча 5 тарелок спагетти! Его ланч состоял из овощного супа с цыплячьим мясом и салата.
С любым блюдом он ел хлеб, но только корки.
Он не брал в рот шоколада и шоколадных конфет.
Он любил мороженое, особенно крем-брюле.
Любой зелени он предпочитал укроп.
Он не пил пиво, виски, молоко и чай, но выпивал в день 2-3 бутылки минеральной воды. Иногда он пил немного вина.
Он никогда не жевал жевательную резинку.
Он выкуривал в день две пачки египетских сигарет (всегда с мундштуком).
Он любил детей и собак.
В городе он не держал домашних животных.
На вилле в Синье ни одна птица не сидела в клетке.
В своих владениях он не позволял стрелять певчих птиц.
Ни зеркала, ни бокалы не раскалывались при звуках его голоса, как это утверждали.
Когда он хорошо чувствовал себя, то ложился спать в полночь и спал восемь часов.
Он не дебютировал в качестве баритона.
Он никогда не прибегал к услугам клаки, хотя был в хороших отношениях с главой клаки «Метрополитен» — старым Сколом.
Он пел только в одном любительском спектакле. Это была «Сельская честь» — спектакль, состоявшийся в 1892 году в Неаполе.
Он всегда сохранял итальянское подданство.
Он предпочитал жизнь в Америке жизни в какой-либо другой стране.
Сильные головные боли, которые беспокоили Энрико три месяца тому назад в Мексике, с января снова стали докучать ему. Они не были ежедневными, но достаточно частыми, чтобы держать его нервы в постоянном напряжении. На беду в это время он должен был петь по утрам. Ему приходилось рано вставать, петь упражнения, приводить в порядок горло, надевать костюмы, которых он не любил. Однажды утром, когда ему предстояло петь в «Уолдорфе», он проснулся с сильнейшей головной болью. Вены на его висках вздулись, пульсация шейных артерий была так сильна, что голова дрожала. Он перепробовал десяток воротничков, прежде чем подобрал подходящий. В конце концов он сказал:
— Мне надо лечь.
Глаза его были воспалены и полузакрыты. Дзирато держал лед у запястья, но это не помогало.
Может, позвонить в дирекцию? — шепнула я Дзирато.
Он отрицательно покачал головой. Энрико немедленно поднялся.
— Идемте. Я должен петь.
Когда он вышел на сцену, на его лице не отражалось и тени страдания. Он спел всю программу и еще несколько вещей на бис. Наконец он сказал:
— Спасибо. Больше я не могу петь. Я не завтракал и поэтому голоден.
Это интимное заявление растрогало публику. Великий певец стал как бы близким знакомым каждого слушателя, я слышала, как, уходя, одна женщина сказана:
Не правда ли, он очарователен?
— Он так мил, и мне кажется, будто я его хорошо знаю, — ответила ее спутница.
Энрико искусно скрыл от публики свое плохое состояние, и никто ничего не заметил.
В конце апреля ему предстояло отправиться на два месяца на Кубу, чтобы петь в Гаване. Я не могла поехать с ним, потому что Глория была слишком мала для такого путешествия, а оставить ее одну мы не могли. Накануне его отъезда мы завтракали в казино в Центральном парке. Я обратила внимание на большой открытый «Паккард» — прекрасный автомобиль серого цвета. После завтрака я ждала Энрико в парке, пока он расплачивался. Парк был очень красив в эту пору, и мы немного погуляли, прежде чем идти домой. У входа в наш отель стоял автомобиль.
— Посмотри, — сказала я, когда мы подошли к отелю, — это тот самый «Паккард», который я видела у казино.
Он твой, — сказал Энрико, — я купил его после завтрака.
12 тысяч долларов, предложенные Энрико владельцу машины, убедили того продать ее.
В день отъезда я вошла рано утром в студию и увидела там Энрико, державшего на коленях Глорию. Фучито играл на рояле, а Энрико отбивал такт рукой девочки.