— Я учу ее песне «О, мистер Пайпер» — о волшебной королеве.
Он начал вполголоса напевать. Глория была очень довольна.
Ты видишь, ей нравится голос отца.
Дочери исполнилось тогда три месяца.
Глава 8
После отъезда Энрико я вместе с Глорией, Нэнни, моим братом, его женой и детьми и всей прислугой переехала на лето в Истхемптон (Лонг-Айленд): Мы разместились в невысоком доме с большой студией на первом этаже. На втором этаже, рядом с моей спальней, находился кабинет Энрико, куда можно было попасть по лестнице прямо из сада. В этом прекрасном саду были разбиты огромные клумбы розовых цинний, а к небольшому озеру спускались ирисовые террасы. Через неделю после нашего переезда я была ошеломлена, прочтя в газетах, что «Никербокер-Отель» продан.
Когда Энрико сообщил мне по телеграфу, что надо делать, я немедленно выехала в Нью-Йорк. Муж очень расстроился.
Атланта
Штат Джорджия
27 апреля
Моя дорогая Дора!
Вчера вечером, когда я шел в ресторан поужинать, меня остановил хозяин отеля и сказал:
— «Никербокер-Отель» продан. Если вы не против, подумайте о предложении, сделанном вам много лет назад «Бил- тмор-Отелем».
Сначала я ничего не понял, но он показал мне газету, в которой сообщалось о продаже «Никербокер-Отеля» и превращении его в административное помещение. Можешь себе вообразить, как я после этого отдыхал. Не поужинав, я, очень расстроенный, пошел обратно, думая о тебе и о трудностях, с которыми тебе придется столкнуться. Как-нибудь зайди или напиши Бауману в «Билтмор-Отель» и сообщи, что Карузо номнит предложение, сделанное ему много лет назад. Тогда меня пригласили жить на восемнадцатом этаже бесплатно. Я отказался, так как не хотел жить, не платя ничего. Теперь же, если у нас будет неплохое помещение за меньшую плату, чем в «Никербокере», — это недурной вариант, так как отель удобно расположен, принимая во внимание интересы нашей дочурки.
Когда у Рейгана появилась мысль продать отель? Если он думал об этом еще до моего отъезда, с его стороны было жестоко молчать, когда я мог еще сам всем распорядиться и не заставлять тебя беспокоиться. Посылаю тебе и малышке тысячу поцелуев.
Твой Рико.
Через несколько дней он писал: «После обмена телеграммами между мной и Рейганом, мне кажется, он обижен нашим внезапным решением и недоволен тобой. Я послал ему вежливую телеграмму, в которой уверял, что всему виной он, потому что не сообщил мне своевременно о продаже отеля. Во всем виноват я, так как оставил тебя одну! Это урок мне».
В течение недели, проведенной в Атланте, он пел в «Самсоне и Далиле», «Еврейке» и «Любовном напитке». Он написал мне из Джексонвиля:
«Я прибыл сюда в семь часов пополудни, и многие сразу узнали меня. Я старался отворачиваться от людей, но те обходили меня и заглядывали в лицо. Получил твою телеграмму, во время чтения которой глаза мои наполнились слезами. Когда я посылал ответную телеграмму, служащий спросил, не простудился ли я. Я ответил, что взволнован весточкой от моей маленькой семьи. Он сказал: «Я понимаю вас, потому что принимал эту телеграмму из Нью-Йорка и сам тронут ею. Редко случается читать что-нибудь подобное». То ли он влюбился в тебя по прочтении этого текста, то ли пережил большое разочарование в жизни, но говорил о счастье и горе около получаса, пока я не спросил его: «Сколько?». Он понял и замолчал. Мы ждали поезда около пяти часов и проводили время в прогулках по перрону. Конечно, меня все узнали, так как имя написано у меня на лице, а один человек даже подошел и спросил, не Карузо ли я. «Нет, я его кузен». Все засмеялись и просили меня не дурачить их, потому что моя внешность полностью меня выдает. «Кого? Меня? Покорно благодарю», — ответил я. Такие вещи случаются все время и в поезде, так что я вынужден запереться в купе и лечь спать. Очень скучаю!!»
5 мая он прибыл в Гавану и изложил свои первые впечатления: «Гавана очень похожа на Неаполь. Город старый. Особый характер придают ему навесы у зданий, предназначенные для защиты от солнца. Люди похожи на испанцев, но одеваются, как в Соединенных Штатах».
В течение следующих недель он писал о трудностях, с которыми встретился в Гаване. Жара изнуряла его, он почти не спал, и впервые в жизни у него заболели зубы. Как-то раз он сказал мне:
— Сила Самсона заключалась в его волосах, а моя — в зубах. Когда я лишусь хотя бы одного зуба, начнется мой конец.