— Уверен ли ты, что всем этим людям можно доверять?
— Ты права, Дора, но как узнать, кому можно доверять, а кому нет?
Когда нам хотелось прогуляться, мы уезжали далеко по Риверсайд Драйв, затем выходили и шли пешком. Машина медленно следовала за нами. Если вокруг собиралась большая толпа, мы снова садились в машину. Ехали дальше и опять выходили. Иногда мы гуляли по 5-ой Авеню. Энрико нравились магазины с большими стеклянными витринами, но мешали люди, которые буквально осаждали его. Каждый хотел пожать ему руку. По той же причине нам редко доводилось бывать в театрах, модных ресторанах и других людных местах. Он никогда не любил повышенного к себе внимания, считая, что все дело в его легко запоминающейся внешности и любопытстве толпы, а не в особом расположении к нему.
Энрико был добр и отзывчив, но в то же время по-своему неприступен — он мог привязаться к человеку, хотя старался избегать подобных чувств. Вокруг него создавалось нечто вроде вакуума, в котором никого не существовало. Он не любил, когда его рассматривали или когда к нему обращались незнакомые люди. Он хотел свободно ходить по улицам, рассматривать витрины магазинов и покупать одну розу вместо дюжины. Ом часто печально повторял:
— Почему меня не могут оставить в покое? Почему моя жизнь всех интересует?
Он был бессилен против всего этого. Так как успех его деятельности зависел от эмоционального состояния, он нашел способ сохранять внутреннее спокойствие — носил на публике маску: улыбался, смеялся, разыгрывал из себя клоуна. Он снимал эту маску только дома. У него не было близких друзей, хотя каждый день в дом приходила компания итальянцев, претендовавших на право быть его лучшими друзьями и ревновавших его друг к другу. Они приходили поодиночке и ждали в комнате Дзирато, когда к ним выйдет Энрико. Частенько он не хотел их видеть, и они уходили единодушные в своем разочаровании. Они составляли единственное окружение Энрико и были безразличны ему каждый в отдельности, но все вместе окаoзывались необходимы. Они завтракали с ним, когда я не могла составить ему компанию, и Энрико развлекался, разговаривая с ними на неаполитанском диалекте. В свою очередь, они грелись в лучах его славы, получали бесплатные билеты в оперу и солидные деньги от торговцев-антикваров. Энрико отлично понимал мотивы их поведения, но скрывал свое мнение под маской веселой расположенности к ним. Они были, в общем, безвредны, распространяя легенды и сказки о шутнике Карузо
Большим другом Энрико являлся баритон Антонио Скотти, тоже солист «Метрополитен». Он жил в номерах «Никербокер Отеля», расположенных под нашими, и мы всегда тепло принимали его. До нашей женитьбы они с Энрико почти ежедневно завтракали в ресторане отеля и их стол, стоявший в углу, стал знаменитым. Скотти был очень обаятельным, приятным внешне и простым холостяком. Однажды Энрико пришел от него и высыпал мне на колени целую горсть бриллиантовых, сапфировых и изумрудных колец.
— Это подарок тебе.
Когда я стала благодарить его, он жестом показал, что благодарить надо не его. Я возвратила кольца Энрико, просила вернуть их Тото Скотти и передать: хотя мне известно, что его недавнее affaire de coeur (любовное приключение) закончилось, тем не менее я уверена, что он вскоре сможет найти им полезное применение. Ничего не ответив, Энрико направился к Скотти
Энрико был цельной натурой. Казалось, он сотворен из крупных кусков, лежащих в основе его характера. Он был глубоко человечен, предельно честен и обладал невероятным чувством юмора. Он знал вкус и цену простого хлеба. Он был слишком прост, чтобы все могли верить этой простоте. Поэтому публика сочиняла о нем небылицы.
— Ты христианка? — спросил он меня перед свадьбой.