Объективен ли Мональди в своих выводах или это лишь дань личным симпатиям и восхищению замечательным артистом Бончи? Мональди был хорошо знаком с Алессандро Бончи, восхвалял его, словом, был одним из его многочисленных безгранично преданных поклонников. Он так и не сказал, в чем же именно заключается превосходство Бончи-художника над Карузо. Он не знакомит читателей с Бончи-артистом. Характеристика, которую дает восторженный поклонник одного артиста другому, может быть признана объективной, но заставляет сделать некоторые выводы.
Искусство - это выражение чувств, а интерпретация, какой бы она ни была, - передача чувств. Стало быть, истинное воплощение художественных явлений есть порождение ума и сердца артиста, одаренного способностью глубоко чувствовать, и определяется, следовательно, свойствами его натуры: чуткостью, лирической настроенностью, верным ощущением музыкальной драматургии.
В Италии существовали в то время течения, представители которых были восторженными поклонниками двух теноров. Самыми страстными почитателями Бончи были, конечно, жители Романьи. Однажды группа “болельщиков” из Чезены, родины великого певца, отправилась послушать пение Карузо, которого они раньше никогда не видели и не слышали. Они хотели получить полное представление о достоинствах того или другого артиста. Среди них были два знатока оперного искусства - Коста и Винченци, преподаватель Верньяно и несколько оркестрантов. Они вернулись домой поклонниками Карузо, навсегда изменив свое мнение. Даспуро как-то писал Сондзоньо: “Прежде чем судить, надо увидеть и услышать”.
Кое-кто может возразить, что поклонников нельзя отнести к числу настоящих критиков, даже если они и достаточно образованны. В данном же случае речь идет о людях, имевших истинное представление о певческом искусстве, так как некоторые из них преподавали в консерватории. Прежде чем восхищаться мастерством Карузо, они взвесили все его достоинства, преломив их через призму своих познаний. Они приехали в Рим с лицом суровых судей, готовых вынести беспощадный приговор Карузо: как-никак, они были ведь поклонниками Бончи. И полный поворот их симпатий можно объяснить только одним: они оказались перед лицом исключительного артиста, оставившего далеко позади искусство XIX века, столь милое любителям бель канто. Перед слушателями предстал великолепный артист, вошедший в искусство как яркая и сильная индивидуальность, никому не подражавшая.
Позже скажут, что Карузо и его последователи (среди них Джильи и многие другие певцы) принадлежат к школе веристов… Будут и другие выводы и сравнения. Попытки дать определения и сделать выводы необходимы для того, чтобы выявить художественные и эстетические позиции. Каждому художнику свойственно свое собственное “я” в искусстве. Ни один художник не обладает индивидуальностью другого: каждый выражает только самого себя и с помощью приобретенного опыта отдает лучшее - свой ум, чувства, темперамент, весь пыл сердца.
Голос певца - его характеристика. Существует много голосов, похожих друг на друга, но, как говорил Леон Баттиста Альберти, среди всех людей едва ли найдется хоть один, чей голос подобен другому. А знаменитый аббат Гальяни, посвятивший свою жизнь философскому осмыслению искусства пения, писал: “Все соловьи веками поют одну и ту же песнь любви, но лишь у некоторых она полна всеми оттенками благоговения, муки, радости, а иногда скорби и жестокости”.
Сократ, знакомясь с юношами, говорил: “Скажи что-нибудь, чтобы я мог узнать тебя”. - Пой! - скажем мы, - чтобы судить о тебе как об артисте по твоей дикции, краскам, теплоте твоего голоса, которые раскроют твою душу, твои чувства, а также чувства и душу автора, которого ты исполняешь.
Ларинголог Биланчони, ученый и врач, писал о Карузо как истинный артист, глубоко чувствовавший красоту пения, а не как медик или физиолог: “Какой голос, какое богатство звучания! Он произвел на меня неизгладимое, неувядаемое впечатление. Может быть, когда-нибудь в серые часы одиночества в памяти воскреснет этот могучий и проникновенный, не поддающийся никакому анализу голос - свидетельство столь совершенной красоты человеческой природы”.
В июле 1939 года мне довелось беседовать с великим тенором Алессандро Бончи на его вилле в Визербо под Римини. Как только я произнес имя Карузо, лицо артиста озарилось и едва заметная теплая и лукавая усмешка проскользнула на его губах. Концами пальцев задумчиво коснувшись лба, он внимательно и с интересом стал слушать меня. Я никогда не смогу забыть его любезности и готовности рассказать все, что он знал об американском периоде жизни своего великого друга Энрико. По правде говоря, мне казалось неуместным и нескромным затрагивать в разговоре с ним тему успехов Карузо в Америке. Поэтому все мои вопросы ограничивались чисто биографическими сведениями. Но Бончи оказался джентльменом не только в бель канто. С изумительной яркостью и восхищением говорил он о “своем великом друге Энрико”. Он рассказал о вещах, глубоко меня поразивших. Пресловутое соперничество между двумя великими певцами, о котором так много говорилось, никогда не существовало в действительности: оно было плодом фантазии некоторых журналистов и любителей сильных эмоций. Романьольский тенор рассказывал о Карузо с теплом, достоинством и вместе с тем очень естественно и просто.
“Последний раз я слышал его в Филадельфии, - говорил Алессандро Бончи, - я ездил туда к Эдиссону, чтобы записаться на пластинки. Карузо пел в “Фаворитке”, и я пошел послушать его. После спектакля я отправился за кулисы поздравить его с успехом. Публика в зале неистовствовала. Как только Карузо увидел меня, он бросился ко мне навстречу, обнял меня, и я заметил, что он плачет. Сколько чувства!.. Если говорить откровенно, я не думал, что Карузо с его чрезмерными голосовыми данными сможет выступать в “Фаворитке” с таким мастерством. Я был потрясен его игрой. А Карузо просто отдавал роли всю свою душу и тело. К концу спектакля он был измученным, но счастливым, как победивший атлет”.
Возвращаясь к Мональди, необходимо вспомнить Джузеппе Борелли, создавшего “портрет” Карузо в духе XIX века. Вот высказывание Борелли о Карузо, которое Мональди приводит в своей книге:
“С этого момента Энрико Карузо, Таманьо наших дней, стал с ним в один ряд и пошел в ногу, сохраняя свою индивидуальность певца и артиста, владея своими собственными исполнительскими средствами, ярко отличаясь темпераментом от крупнейшего туринского тенора, но равный ему по результатам, достигнутым в искусстве.
Карузо был, однако, еще большим властелином толпы, чем Таманьо. Он умел заставить то плакать вместе с собой, то улыбаться сквозь слезы, то мечтать о любви и лунной лазури берегов, то вздыхать, вспоминая о кедровых рощах, спускающихся к морю”.
Вполне понятно, что, когда один человек высказывается, испытывая влияние другого, чье мнение более авторитетно, чем его собственное, он, сам того не замечая, пересказывает это мнение слово в слово.
Так получилось и с Мональди, который находился под влиянием Борелли. Один симпатизирует Бончи, другой сравнивает Карузо и Таманьо только по сценической игре. Один ставит Бончи выше Карузо, говоря, что последний добивался признания публики лишь некоторыми особенностями своего голоса. Другой также видит силу Карузо лишь в умении создать эффект, который, по его мнению, рассчитан только на непритязательных и впечатлительных простых людей. Не слишком ли резкое суждение о простом народе? Ни один, ни другой критик ни словом не обмолвились о большом сердце и душе Карузо, заставлявших артиста жить напряженной жизнью своего героя. Ни слова не было сказано об артистическом чутье певца, о его вокальных данных, о гибком, теплом, трепетном голосе, удивлявшем даже самих композиторов и дирижеров. С величайшей мягкостью переходил Карузо от одного регистра к другому, сохраняя вместе с тем тот же тембр и силу звука. Этого не удавалось даже таким великим певцам, как Гайяре, Станьо, Мазини, Таманьо. А дикция Карузо! Она почти скульптурна. Многочисленные певцы его времени пытались подражать ему, но безуспешно.