Ниже, когда пойдет речь о записях голоса Карузо на грампластинки, мы еще вернемся к вокальному мастерству великого артиста. Говоря о его технике, нельзя забывать о том, что он воскресил, преодолевая все трудности, редкие и подчас рискованные исполнительские приемы. Могучим дыханием он, казалось, разрушал все преграды.
Певец Титта Руффо в своей автобиографии (“Моя парабола”) с энтузиазмом и восхищением рассказывает о Карузо, вместе с которым он пел в Венском театре, в театрах Колон в Буэнос-Айресе и Солис в Монтевидео. Великий баритон рассказывает:
“В Вене все с нетерпением ждали начала репетиции “Риголетто”, чтобы послушать двух итальянских певцов. Честь выступить вместе с моим великим коллегой, с которым я уже успешно пел в Париже (в опере “Федора”), наполняла меня чувством горячего энтузиазма. Венское выступление превратилось в подлинный грандиозный праздник искусства. Спектакль завершился несмолкаемыми шквалами аплодисментов. В Буэнос-Айресе мы пели в “Паяцах”. Это были сенсационные, незабываемые вечера.
В Чикаго меня посетил директор “Виктор компании”, который предложил напеть несколько граммофонных пластинок. Это было как раз в тот год, когда мне посчастливилось записаться вместе с Карузо в дуэте из второго акта “Отелло”. Эта пластинка молниеносно разошлась по всем странам мира, и до сих пор ее слушают с удовольствием”.
Титта Руффо продолжает: “Я отправился в Нью-Йорк в Метрополитен-опера (директором театра был Гатти-Казацца), чтобы послушать Карузо - Элеазара в опере Галеви “Дочь кардинала”. Это был последний и самый значительный образ, созданный Карузо. Но сказать об этой работе - “значительная” - значит не сказать ничего. Карузо был в этот вечер грандиозен. Он сумел создать образ, полный такой глубокой скорби и мысли, наполнил душевную муку героя таким обаянием и загадочной таинственностью, что многие зрители плакали. Я был среди них.
Я возвратился в Чикаго в 1920 году, чтобы выступить в нескольких спектаклях. Оттуда я добрался до Калифорнии, где дал два концерта. В Нью-Йорке же, прежде чем его покинуть, я снова отправился в Метрополитен-опера, чтобы послушать “Дочь кардинала”, вызвавшую у меня несколько лет назад такую бурю чувств. С болью я заметил, что в голосе гениального артиста звучало что-то ненормальное. Это не было результатом певческой усталости, а скорее следствием общего физического недомогания. Я покинул театр в подавленном состоянии, а через несколько дней узнал, что Карузо сражен болезнью”.
Артуро Тосканини, может быть самый крупный оперный дирижер нашего времени, был высочайшего мнения о Карузо. Они были связаны крепкой дружбой, не раз выступали вместе в крупнейших театрах мира. Их выступления часто были благотворительными, сборы шли в пользу соотечественников, итальянских и иностранных больниц и других учреждений. Каждый раз, когда Карузо просил Тосканини принять участие в благотворительном концерте, он получал великодушное согласие.
Все знают, каким точным и требовательным был великий Тосканини ко всем артистам, а особенно к певцам. Им никогда не разрешалось переходить предел дозволенного: никто не смел изменить музыкальный текст. За долгую жизнь у Тосканини были столкновения даже со знаменитыми певцами и солистами оркестра.
И такой точный, требовательный дирижер, как Тосканини, в течение многих лет жил с Карузо в совершенном согласии. Они работали в тесном сотрудничестве и полном взаимопонимании. Когда в конце знаменитой арии “Сердце красавицы…” из “Риголетто” Карузо взял отсутствовавший в партитуре си-бемоль, Тосканини принял это. Ничего подобного он не допускал в пении других актеров.
Да в этом и нет ничего удивительного! Очевидно, взаимопонимание между двумя великими артистами было таким полным, что так называемые “отступления” становились иногда необходимостью для них обоих.
Тосканини - “король звуков”, как его называли, и Карузо - “тенор чудес” - не могли не встретиться на столбовой дороге искусства, чтобы шествовать по ней вместе уверенно и славно, с неизменным триумфом и признанием.
Горячее сердце итальянца
Осенью 1907 года в сером, мрачном, окруженном железными решетками доме на Элис Айленд, в порту Нью-Йорка, собралась большая группа итальянцев. Здесь были люди со всей Италии, но подавляющее большинство прибыло с юга. Каждый новый пароход выбрасывал новые партии мужчин, женщин и детей, которые толклись здесь в постоянной сумятице и нужде. Они ждут, чтобы перед ними открылись двери в Америку. Но чтобы попасть в Америку, нужно было обладать не менее чем пятьюдесятью долларами. У большинства семей такой значительной суммы не было. И люди должны были сидеть на Элис Айленд. Эмигранты, эмигранты - на чемоданах, узлах и просто на земле. Глаза их разочарованно устремлены на контуры Манхэттэна, высокомерные небоскребы в небе Нового Света. Нужно было ждать, пока родственники, друзья или чьи-нибудь щедрые руки внесут за них установленные американскими властями пятьдесят долларов, открывающие доступ в страну.
В этой обстановке, где все мог решить случай, кто-то вспомнил о Карузо, который был в это время более чем богатым и знаменитым, - он стал предметом идолопоклонства американцев. Некоторые из друзей Карузо отправились на его нью-йоркскую квартиру с прошениями эмигрантов. Его просили помочь добиться разрешения на въезд в страну нескольким итальянским семьям.
Великодушный артист тут же откликнулся на просьбу соотечественников и направил эмигрантам необходимую сумму. Позже он не раз устраивал благотворительные концерты, сборы с которых шли его землякам, приехавшим в Америку.
Хочется рассказать об одном волнующем эпизоде, связанном с именем Карузо. Это рассказ о честности и благодарности. Происшествие это наполнило ликованием сердце артиста, укрепило его веру в свой народ.
Был ненастный зимний вечер 1908 года. Снег и грязь на улицах. Вдруг звонок. У дверей - мальчик лет четырнадцати, изможденный и уставший. В руках букет цветов и письмо для Карузо. Юноша оказался итальянцем, сыном итальянских эмигрантов, получивших поддержку артиста осенью прошлого года.
- О-о, бедный мальчик, - воскликнул Карузо в порыве сострадания, едва увидев его.
Певец втащил его в дом, снял мокрое пальто, приготовил горячий напиток. Затем он прочел письмо, куда были вложены пятьдесят долларов, которые семья с благодарностью возвращала певцу. Карузо был потрясен. Он не верил своим глазам. Не шутка ли это? Может быть, кто-нибудь решил просто посмеяться над ним? Но нет, это была правда. Мальчика звали Кармелло Трамонтано, сын Винченцо. Оба пекари. Работали много, труд был тяжелый, однако сумели отложить необходимую сумму, чтобы вернуть соотечественнику, который помог им попасть в Америку. Карузо накормил мальчика ужином и приказал шоферу подготовить машину (один из первых фордов). Сразу же после ужина он вместе с мальчиком отправился в квартал города, где жили итальянские эмигранты. Ему хотелось познакомиться с этой семьей и возвратить им деньги. На память он оставил им свою фотографию и несколько бесплатных билетов в оперу. Весело, по-семейному он провел с ними вечер, оставшийся навсегда в его сердце. Воспоминания о нем были для него приятнее, чем о триумфе на сцене.
После летнего перерыва 1908 года театр Метрополитен распахнул свои двери, начиная большой оперный сезон. Как никогда обширный репертуар включал тридцать итальянских опер и столько же немецких и французских.
Почти во всех итальянских операх пел Карузо, вот уже несколько лет занимавший в театре положение первого тенора. Он был в центре внимания всего музыкального мира.