Однажды вечером Карузо должен был заменить баритона в прологе к опере “Паяцы”. Как-то он уже пел вместо тенора Пагани, чтобы не сорвать спектакль в салернском театре Коммунале. На этот раз ему предстояло сделать то же самое, но в более ответственной партии. Карузо спокойно оделся, тщательно загримировался, вышел к рампе и пропел знаменитую арию, как настоящий баритон, вызвав общий восторг и восхищение зрителей, несмотря на меры предосторожности узнавших его по характерным голосовым приметам. После этого он спел свою партию тенора. Этот спектакль - незабываемая страница в летописи театра Метрополитен.
В другой раз он заменил немецкого тенора, заболевшего в середине спектакля. Положение было критическим и сложным даже для музыкального Карузо, который уже поужинал в веселой компании и успел осушить полбутылки вина. В это время к нему и обратился с горячей просьбой директор театра. Правда, в резерве у директора были другие теноры, но они нетвердо знали роль и боялись провалиться. Заболевший тенор, бывший неплохим актером, со своей стороны напрягал все силы и держался как настоящий вагнеровский герой до окончания акта. На большее у него не хватило бы сил. Вскоре приехал Карузо. Его с нетерпением ждали в дирекции. Карузо тут же направился в артистическую уборную. Вслед за ним вошли Гатти-Казацца и дирижер, с трудом дотянувший до конца акта. Оба они сразу заметили, что Карузо не только плотно поужинал, но и хорошо выпил. Крайне озабоченные, они обменялись беспокойными взглядами, говорившими, видимо: “Куда ему петь? Это будет провал!” С низко опущенной головой, бледные, они молча вышли из уборной Карузо, совершенно уверенные в близком фиаско. Один направился в кабинет, другой - в свою закулисную комнату в ожидании начала следующего акта.
Карузо тоже знал, на какой риск он идет. Но, бросая вызов судьбе, он скоро вышел из комнаты с дымящейся сигаретой в зубах, спокойный и невозмутимый, как Иоанн Креститель. Он решил петь, чего бы ему это ни стоило.
Карузо пропел оставшуюся часть оперы властно и непринужденно на удивление и восторг всем, кто был в курсе дела, под несмолкаемый гром аплодисментов публики.
На следующее утро его ожидала приятная неожиданность - большой серебряный кубок с золотой отделкой, подарок от Метрополитен-опера в знак восхищения великим итальянским артистом.
Карузо рассказывал все эти интересные истории моему дяде Маркетти в 1917 году. При этом он шумно, по-детски смеялся, от его облика веяло силой, здоровьем и сердечной добротой.
Рассказывал он и другие истории. Один итальянский эмигрант открыл на окраине Нью-Йорка маленький бар. Ему довольно трудно было привлечь постоянных посетителей в этот район. Чтобы завоевать клиентуру, он прибег к довольно странному способу - повесил у дверей бара фотографию с надписью: “Пою, как Карузо”. Народ останавливался и посмеивался, но некоторые все-таки заходили, чтобы послушать пение. Новоиспеченный подражатель пел как мог, аккомпанируя себе на гитаре. Благодаря своей изобретательности он стал сводить концы с концами.
Однажды и Карузо зашел в ресторанчик. Он попросил хозяина спеть, потом поблагодарил его и оставил некоторую сумму денег, кажется пятьдесят долларов. Может быть, этой суммы было и недостаточно для широкого ведения дела, но она поддержала неудачливого земляка в начале его карьеры.
Вечером 10 декабря 1910 года в театре Метрополитен была поставлена опера Пуччини “Девушка с Запада”. В спектакле участвовали Энрико Карузо, Эмма Дестинн, Паскуале Амато, Адам Дидур, Антонио Пини-Корси. Дирижировал Артуро Тосканини. На премьере присутствовали Джакомо Пуччини со своим сыном Антонио, автор одноименной драмы Давид Беласко, издатель Тито Рикорди и власти большого американского города.
Премьера прошла в самой торжественной обстановке. В театре царила атмосфера, какая бывает только по большим праздникам. Зал был переполнен до предела, а перед зданием стояла огромная возбужденная толпа опоздавших и безбилетников. Спекулянты подняли цены на билеты в четыре-пять раз.
Триумф был полный и для артистов и для авторов, несмотря на то, что были лишь две репетиции. Неистовствовавшая публика двадцать четыре раза вызывала дирижера и исполнителей. “Карузо заставил толпу обезуметь от восторга”, - писал флорентинец Марио Фантини, являвшийся тогда костюмером Карузо. Цены на следующий спектакль были удвоены.
После незабываемых выступлений в новой опере Пуччини Карузо покинул Нью-Йорк и отправился в Мехико, а оттуда в Гавану, где его ждали с нетерпением. Он выступил там и с многочисленными концертами, один из которых был дан в пользу итальянских шахтеров, попавших в беду.
26 октября 1912 года Карузо начал свое стремительное турне по городам Европы (вместе с Фаррар). Он пел в Венгрии, Испании, Франции, Англии и Голландии. В этих странах, как в Северной и Южной Америке, его ждал восторженный прием радостных и трепетных слушателей. Никого они не принимали так, как Карузо. Этим он был обязан своему голосу, своему искусству.
10 сентября 1913 года Мадрид с нетерпением ожидал выступления Карузо. О приезде феноменального певца говорили уже в течение нескольких месяцев. И вот в зале главного театра Мадрида собрались со всех концов Испании крупнейшие представители театрального мира и критики. Каждому хотелось хоть раз самому послушать легендарного певца, вот уже много лет окруженного ореолом громкой славы. Все дышало ожиданием предстоящего концерта, повсюду - в зале, в коридорах, за кулисами - разговаривали только об Энрико Карузо. Кто-то попросил дирижера Клеофонте Кампанини рассказать что-нибудь о певце. Замечательный дирижер ответил, улыбаясь: “Сейчас вы сами его увидите и услышите”.
Концерт начался выступлением Фаррар, превосходно спевшей испанский романс. Когда Карузо вышел на сцену, весь зал встал и поклонился в знак уважения. Несколько присутствовавших в зале итальянцев (генуэзцев или неаполитанцев) приветствовали его во весь голос. Карузо улыбается, взволнованный таким торжественным приемом. Он поет арию из “Манон Леско” Пуччини. Публика неистовствует. Затем звучит знаменитый романс Хозе из “Кармен”, после которого публика, включая критиков и музыкантов, приходит в состояние экзальтации. Вот как комментирует это событие присутствовавший на концерте критик Адаме: “Как Никколо Паганини умел извлекать своим волшебным смычком сто, нет, тысячу различных голосов, вызывавших восхищение, удивление, слезы у слушателей, так и Энрико Карузо извлекает из своего волшебного горла восхитительные звуки, создает образы, которые доходят до глубины души, поражают и возбуждают фантазию до состояния экзальтации.
Паганини и Карузо, каждый по-своему, представляют самое яркое, что в состоянии дать артист, исполнитель, наделенный божественным даром и сверхчеловеческой силой”.
Испанский публицист, поставивший рядом имена Паганини и Карузо, окружив их одним ореолом славы, обошел молчанием пребывание на своей родине другого большого итальянского тенора - Роберто Станьо, который повсюду выступал с блестящим успехом и считался национальным тенором. Испанцы всегда чтили тореадора или тенора больше, чем королей. Станьо был первым тенором мадридского театра. Он пел вместе с Гризи, Патти, Броджи, вызывая искренний и шумный восторг публики. После него появился Анджело Мазини, заставивший почти полностью забыть Станьо. У Мазини было нечто большее, чем у Станьо, - красота голоса. Красота совершенная. Испанцы говорили, что никогда ни один тенор не может превзойти его.
Но вот пришло время, и Карузо затмил память своих предшественников. Своими незабываемыми спектаклями, подобных которым еще не было в Испании, он заставил забыть даже героя-тореадора. Вот почему критик Адаме, знавший и других крупных теноров, нашел для Карузо единственное сравнение с гениальным Паганини.
Однажды, по приглашению властей, Карузо присутствовал на бое быков. Для него этот день не был радостным: долгая, жестокая борьба человека с животным, завершившаяся долгожданной победой известного тореадора, вид крови и убитого быка глубоко потрясли впечатлительную натуру Карузо. Во время зрелища он не раз покрывался холодным потом, в гостинице почувствовал себя плохо, едва не потерял сознание. Карузо находился в состоянии крайней усталости, как будто только что вернулся с трудного спектакля (он говорил: “Это было для меня тяжелее, чем роль Отелло”). Артист чувствовал острую необходимость освободиться от страшного впечатления. Он упал в кресло и долго оставался недвижим. Так потряс его вид крови. Никогда больше Карузо, как бы его ни приглашали и просили, не посещал подобных зрелищ.