В один из летних дней 1913 года в саду большого парижского кафе одиноко сидел за столиком коренастый, элегантный, представительный мужчина. Он курил сигару. В наполненный посетителями сад вошли двое: мальчик и старик. По своей одежде первый похож был на школьника. Он взял в руки принесенный с собой аккордеон и заиграл.
Мальчик очень хорошо сыграл одну пьесу, и старик, вероятно отец, стал обходить столики с тарелкой в руках, как и все бродячие музыканты. А в это время уже звучала итальянская песня. Наконец старик подошел к столику, за которым сидел элегантный коренастый мужчина в соломенной шляпе, продолжавший курить и с любопытством следить за происходящим. Старик протянул тарелку, в которую посетители кафе милостиво бросили всего несколько монет.
Господин в соломенной шляпе был крайне удивлен, увидев так мало денег в тарелке, - он считал, что мальчик играл прекрасно и хорошо знал музыку.
- Вы итальянцы, не так ли? - спросил он смущенного старика.
- Да, синьор, мы из Бари.
- И сколько же вы зарабатываете своей игрой?
- Э-э, синьор, нам приходится много трудиться, лучше не спрашивайте!.. Кроме того, мы ведь в Париже, вы понимаете, это тяжелый народ…
- Скажите, а мальчик играет “О мое солнце”? Вам знакома эта песня?
- Мы всегда играем ее! Хотите послушать?
- Очень!
Глубоко взволнованный добрый старик поспешил к мальчику:
- Там знатный синьор, должно быть итальянец, хочет послушать “О мое солнце”. Он из тех, у кого есть деньги…
Молодой аккордеонист, счастливый и ободренный, заиграл песню.
Неизвестный синьор надвинул низко на лоб соломенную шляпу, видимо, для того, чтобы не быть узнанным, и, подперев щеку рукой, сидя, как раньше, запел среди всеобщего удивления во весь голос знаменитую песню ди Капуа, жестом руки предлагая старику обходить посетителей. Очень скоро тарелка наполнилась до краев, а затем еще и еще раз. По голосу кто-то узнал Карузо. Два бродячих музыканта, смущенные и потрясенные, были счастливы при виде денег, которые падали будто с неба.
Карузо же, сияющий от удовольствия, радостно смеялся. Толпа народа уже стояла в дверях сада-ресторана. Маэстро Фьорилло и несколько других музыкантов театрального оркестра, сидевших неподалеку от Карузо, поспешили увести его из кафе.
О добром сердце, широте и благородстве натуры Карузо - качествах не менее ценных, чем его искусство, - рассказывает в своих воспоминаниях Элизабет Бэкон Родуэлд, которая в 1915 году (ей тогда было всего 10 лет) ехала вместе с Карузо из Бостона в Нью-Йорк.
Карузо сел в поезд на станции Бэк Бэй. Его провожала толпа почитателей, в том числе немало элегантно одетых мужчин, которые, как только Карузо вошел в вагон, стали бросать ему букетики фиалок. Когда поезд тронулся, маленькая Элизабет, сгорая от любопытства, заглянула в купе Карузо. (Он всегда путешествовал в отдельном купе.) “Толстый синьор” (как она называет артиста), появившийся в вагоне с такой помпой, преспокойно раскладывал на маленьком столике колоду игральных карт. Едва увидев девочку, Карузо сразу же пригласил ее войти, усадил рядом с собой, разделил колоду карт пополам и предложил сыграть с ним. Но девочка созналась с большим огорчением, что она не умеет играть в карты. Тогда Карузо, чтобы развлечь ее, стал напевать ей вполголоса песенку. Девочке пение очень нравилось, оно развлекало ее, и Карузо в течение всей поездки пел ей песни и оперные арии.
Как всегда радостный и улыбающийся, со свойственной его натуре экстравагантностью, Карузо сошел с поезда на Большом Центральном вокзале Нью-Йорка, спокойно ведя за руку маленькую Элизабет. Удовлетворенный, он остановился на мгновение перед сбежавшимися фотографами. Затем, вручив девочку ожидавшим ее родителям, он быстро удалился, сопровождаемый аплодисментами узнавшей его толпы.
Вспоминается одна статья о Карузо, в которой говорилось, что если бы он был не певцом, а карикатуристом, то сделался бы столь же знаменитым.
Но не будем преувеличивать! Карузо действительно был способным карикатуристом. Он привык делать карикатуры на всех, кого встречал, в том числе и на самого себя. Однако это было не чем иным, как времяпрепровождением богатого и знаменитого человека. У меня находилось несколько его карикатур: на себя, на Тосканини, на композиторов Пунцо и Пуччини и одна - на Маркетти, сделанная в Генуе во время его последней встречи с моим дядей. От дяди мне и достались все эти карикатуры, но, к моему большому огорчению, они не сохранились. Мне жаль их не столько потому, что они отличались высокими художественными достоинствами, сколько потому, что это была память о людях, с которыми они были связаны.
Если не считать нескольких этюдов и набросков, то, откровенно говоря, нет оснований говорить о таланте Карузо в этой области искусства. Вряд ли следует проводить какие-либо параллели между Карузо - великим певцом и карикатуристом, хотя разносторонняя одаренность Карузо свидетельствует о том, что он был человеком сложным, интересным и привлекательным.
Не только карикатура была предметом увлечения Карузо. Он сочинял музыку, любил играть на разных инструментах - фортепиано, гитаре, флейте, трубе. Карузо написал книгу “Как нужно петь”, которую покупали в Америке буквально “нарасхват”. Скромно, не делая тайн из своего мастерства, великий певец дает советы начинающим вокалистам.
В своей небольшой книжке Карузо предостерегает начинающих от злоупотребления голосом, и в первую очередь от форсирования; он рекомендует добиваться гибкости и выразительности голоса и вносить в слово как можно больше жизни, потому что слово - это сама музыка и правда. Ему нужно уделять наибольшее внимание. Очень ценные советы он дает в связи с постановкой голоса: учит, как брать дыхание, как подходить к каденциям и, наконец, как тренировать верхний регистр.
“В хорошо тренированном голосовом аппарате, - пишет Карузо, - сила и окраска звука должны меняться в зависимости от характера музыкальной фразы и текста. Любое чувство, даже мимолетное, требует для своего выражения подготовки голосового аппарата, влияет на его положение, напряжение и звуковую нагрузку. Каждому чувству свойствен свой тембр, а каждому тембру - своя окраска звучания: светлая, темная, округлая.
При светлой окраске гортань опускается сильно вниз, язык следует за гортанью, а мягкое нёбо в свою очередь постепенно опускается вниз; когда голос восходит к верхнему регистру, гортань постепенно поднимается. Только светлая окраска позволяет придать голосу гибкость, легкость и металлический блеск. При фальцете светлая окраска не так ярка, хотя небольшого усилия будет достаточно, чтобы голос приобрел звучность и крепость.
При темной окраске гортань находится несколько ниже своего нормального положения. Если певец хочет придать своему голосу особенно яркую окраску и мощь, то ему надо опустить гортань еще ниже.
Чтобы держать гортань в низкой позиции для получения еще более темной окраски звучания, нужно опустить голову и прижать подбородок к груди как можно крепче: этим достигается закрытие носовых каналов, потому что язык подтягивается к своей основе и принимает форму глубокого канала. Темная окраска сообщает голосу полноту, мягкость и крепость. Однако все это относится к высоким голосам, низкие же голоса при такой позиции становятся сиплыми. Эта окраска особенно подходит при создании драматических моментов. В фальцетном регистре темная окраска делает голос плотным и округлым.
Для получения округлого звучания гортань должна занимать позицию немного ниже той, которая требуется для светлой окраски (светлого звучания). При этом следует поднимать нёбо как можно выше. Округлая окраска, и только она, может сделать голос мягким, проникновенным, дать ему возможность звучать на всем диапазоне. Такое звучание свойственно фальцетному регистру голоса”.