Карузо хотелось бы. чтобы прекрасная Ада оставила театр и посвятила себя семье и ему. Она же чувствовала себя рожденной для сцены. Такова судьба артистов, детей искусства! Это, несомненно, и явилось подлинной причиной разрыва, происшедшего в 1908 году. Разрыв навсегда разъединил любивших друг друга людей.
Ада Джаккетти говорила позже, что вынуждена была оставить мужа из-за нетерпимой ревности. Особенно невыносимой стала жизнь в последнее время, когда он устраивал ей невероятные сцены после каждого возвращения из турне.
Неожиданный разрыв с любимой женщиной так подействовал на Карузо, что он боялся потерять рассудок. В это тяжелое время на арену выходит сестра Ады, Рина, которая помогала воспитывать детей, но вскоре и она вынуждена была оставить дом Карузо.
Оставшись снова один с двумя детьми, Карузо некоторое время метался в поисках идеальной женщины, которая могла бы понять его, но так и не нашел ее. Так, один с детьми, дожил он до 1918 года, потеряв всякую надежду встретить свой идеал, когда вдруг познакомился с прекрасной, цветущей двадцатичетырехлетней американской девушкой, мисс Дороти Бенджамин Блекленк. Она была одной из восторженных поклонниц его таланта. Он страстно, подобно двадцатилетнему юноше, увлекся ею:
- Ты станешь моей женой, Дороти?
- Конечно, но с разрешения моего отца! Однако отец Дороти, человек старых убеждений, строгий адвокат нью-йоркской судебной палаты, был решительно против этого брака. Он не доверял артистам, что, впрочем, не мешало ему быть восторженным поклонником Карузо. Ему казался опасным брак с человеком, столь знаменитым и боготворимым в Америке.
- Я люблю тебя, Дороти, а ты?
- И я, бесконечно.
- Тогда поженимся?
- Да, согласна…
Они отправились из Нью-Йорка в маленькую деревушку, затерянную в глуши, вдали от шума и любопытных глаз. Там они пришли к протестантскому священнику, имея лишь документы, подтверждающие их личность. Через несколько минут они были обвенчаны.
От этого брака родилась девочка, назвали ее Глорией. Глория была самой истинной “славой” всей его жизни. Он жил и дышал ее очарованием.
22 марта 1919 года торжественно отмечалась серебряная свадьба Карузо с театральным искусством. Этот праздник длился три дня. Сам Карузо считал своим дебютом выступление в “Фаворитке” Гаэтано Доницетти в театре Чимарозы в Казерте, которое состоялось в январе 1896 года. Он забывал при этом участие в спектакле “Друг Франческо” в неаполитанском театре Нуово 24 декабря 1895 года, потому что опера Морелли не понравилась публике, и он не имел в ней никакого успеха.
Кое-кто справедливо удивлялся, почему американцы решили отметить двадцатипятилетний юбилей артиста, хотя этот срок в действительности не совпадал с датами его выступлений ни в Неаполе, ни в Казерте. Празднование юбилея невозможно было связать ни с какой другой датой театральной жизни Карузо, чтобы логически оправдать избранный день. Но так уж было решено, и никто не мог ничего возразить по этому поводу.
Однако обратимся к фактам. Вечером 24 декабря 1895 года Карузо дебютировал в Неаполе, а 24 декабря 1920 года пел последний раз в опере Галеви “Дочь кардинала” (в Нью-Йорке, в Метрополитен-опера). Его двадцатипятилетие приходится, таким образом, на эту дату.
Празднование юбилея было ускорено, следовательно, на год и девять месяцев (или год и восемь месяцев, если первым дебютом считать неаполитанский). Однако если бы американцы были пунктуальными в датах, то они никогда не смогли бы поздравить юбиляра с двадцатипятилетием его служения искусству.
В самом деле, 24 декабря 1920 года Карузо пел, испытывая мучительную боль: он чувствовал себя очень нездоровым. После спектакля его отвезли домой почти в бессознательном состоянии. У певца был плеврит, когда он явился в театр, чтобы выполнить свой последний долг - просьбу дирекции, у которой не было тенора для замены.
Петь в пятиактной опере в таком состоянии… Разве это не означало подрыв здоровья?
Празднества в честь серебряного юбилея Карузо проходили по всей Америке. В Нью-Йорке знамена и плакаты были развешаны и расклеены по всем улицам. Крупнейший город страны украсился яркими афишами, восхваляющими певца. Повсюду встречи, приемы, цветы.
“Объединенные больницы” Америки вручили Карузо художественно выполненную золотую медаль с красноречивым посвящением: “Энрико Карузо, непревзойденному в искусстве и щедрости” и богатый адрес с обозначением его крупных пожертвований.
Театр Метрополитен был празднично убран по случаю знаменательного события; газеты вышли с огромными, броскими заголовками на первых полосах. Среди многочисленных статей и заметок особенно хочется привести выдержку из статьи директора Нью-Йоркской оперы Гатти-Казацца.
“Говорят: “Карузо уже не тот, что был когда-то. Прошло двадцать пять лет!..” Точнее не скажешь! Карузо не тот, что был когда-то. Он без устали совершенствовался, шел вперед. И сегодня, в день своего юбилея, он может праздновать достижение зенита в искусстве, при сознании полноты своих сил. Этот артист таит еще много замечательных сюрпризов. Мы можем ждать их с твердой уверенностью”.
Вечером в огромном театре и около него было светло, как днем, публика еще раз выражала признательность артисту за ту радость, которую он так щедро расточал сердцам миллионов. Актерское мастерство его росло день ото дня.
Маэстро Фьорилло и несколько других солистов оркестра, находившиеся в те дни в театре, рассказывают, что создавалось впечатление, будто они присутствовали на одном из самых торжественных национальных праздников Соединенных Штатов Америки.
Летом 1919 года Карузо - снова в городе Мехико. Он поет в опере “Кармен” под открытым небом на Пласа де Торос в присутствии тридцати тысяч зрителей. Объявление о выступлении Карузо было вывешено лишь за день до спектакля. На щите была простая надпись: “Поет Карузо”. Тысячи людей из самых отдаленных областей стекались на площадь, чтобы попасть на этот необычайный спектакль.
Все места были взяты штурмом. По крайней мере десять тысяч человек остались за пределами изгороди и должны были довольствоваться тем, что кое-как слышали своего кумира, не видя его. Ни силы властей, ни дождь, обрушившийся в самом разгаре спектакля на импровизированный театр, не могли заставить охваченную экстазом бурлящую толпу, готовую на любые жертвы, покинуть площадь. Лишь бы видеть и слышать певца…
По окончании последней сцены, вызвавшей всеобщий восторг, Карузо удалился под охраной полиции, приставленной следить за общественным порядком. Нужно было уберечь Карузо от неистовства восторженных поклонников.
Веракруз - Нью-Орлеан - Балтимор - Филадельфия - таковы были этапы последнего триумфального сказочного турне Карузо перед его возвращением в Нью-Йорк.
В Филадельфии Карузо записал на пластинки неаполитанские песни, а также пролог из оперы “Паяцы” (для баритона) и арию “Старый плащ” из “Богемы” (для баса).
Уступив настояниям и просьбам голливудских импресарио и режиссеров, он снимается в фильмах “Мой кузен” и “Блестящий романс”, проявив себя и в кино большим актером. За эти съемки он получил более полумиллиона долларов.
Эмма Карелли, певшая с Карузо в первые годы его деятельности (в начале 900-х годов), говорит, что он был лучшим тенором театра. Совместное выступление с ним было самым приятным во всей ее артистической жизни. А Шаляпин давал ему еще более лестную оценку: “Карузо внес в театр подлинную душу итальянских мастеров. Он достиг таких идеалов, каких не удавалось достичь ни одному певцу”.
В первых числах октября 1920 года Карузо, всегда отличавшийся великолепным здоровьем, начал замечать странное недомогание - постоянные боли в спине и боках. Тем не менее он продолжал петь (до 24 декабря), после чего вынужден был навсегда оставить театр. Могучая воля артиста победила на время недуг, но болезнь продолжала прогрессировать. Иногда казалось, что Карузо преодолев болезнь, но она обострялась снова. Пение еще больше усилило недомогание, и он вынужден был уйти на покой. Состояние его все ухудшалось. Тогда друзья, импресарио, родные уговорили его решиться на операцию. Речь шла о гнойном плеврите, запущенном по небрежности.