В Салерно о доне Пеппе Грасси говорили не только как о ловком импресарио, но и как о будущем тесте Карузо. И не напрасно, так как последний перед гастролями по городам Италии попросил руки Джузеппины. Однако разговоры были преждевременными. Мог ли подумать Грасси, что Карузо, этот “славный мальчишка”, как любил называть его Дзукки, в Палермо влюбится в Аду Джаккетти-Ботти и забудет о Джузеппине и о своем предложении! Разрыв с дочерью Грасси неминуемо повлек за собой и полный разрыв с самим импресарио. Для Грасси-импресарио и Грасси-отца это было ударом. Печаль камнем легла на его сердце на многие годы… Пришлось похоронить мысль о блестящем будущем любимой дочери, для которой он уже строил воздушные замки.
К этому времени Карузо встречает человека, сыгравшего важную роль в его жизни, человека, который помог ему окончательно утвердиться и как певцу, и как артисту, открыть двери к настоящей славе.
Это был Никола Даспуро из Неаполя, автор либретто к операм Умберто Джордано “Mala Vita” (“Плохая жизнь”) и “Il Voto” (“Обет”), музыкальный критик и публицист, фигура известная и уважаемая в музыкальном мире того времени. Кроме того, он являлся представителем миланского агентства Эдоардо Сондзоньо, занимавшегося постановкой спектаклей в крупных оперных театрах Европы.
Даспуро только что вернулся в Неаполь из Парижа, для того чтобы вместе с маэстро Дзуккани подготовить оперный сезон в театре Меркаданте, который был по этому поводу обновлен и переименован в театр Нуово. Вездесущий маэстро Верджине буквально атаковал Даспуро просьбами послушать Карузо. Даспуро был потрясен. О своем впечатлении он писал в Милан:
“Дорогой Эдоардо, здесь, в Неаполе, я нашел некоего Карузо, великолепный материал для великолепного тенора. Он напомнил мне Мазини в его лучший период. Я бы хотел ангажировать его на предстоящий сезон в Меркаданте (театр Нуово), а затем и в Миланскую оперу”.
“Если Вы считаете возможным ангажировать певца, пожалуйста. Я полностью полагаюсь на Вас”, - таков был ответ Эдоардо Сондзоньо.
Так Карузо начал новую деятельность. Разучив “Миньон”, он вместе с дирижером Дзуккани выступил в Неаполе перед своими земляками. Однако успех был очень скромным, как и в первый раз, когда он пел в опере Морелли. Как и тогда, ему аплодировали только друзья и поклонники. Печать заговорила о нем, но лишь для того, чтобы повергнуть его наземь. Неаполитанская газета “Пунголо” писала о том, что манера Карузо при годна только для “Отелло”, да и голос его по тембру скорее баритон, чем тенор. Приблизительно то же самое писала и “Иль Маттино”.
Карузо играл перед своими согражданами с огромным воодушевлением, но чувствовал себя на сцене не всегда твердо, несмотря на то, что много работал над своей партией. Не помогло ему необычайное терпение и гибкость такого дирижера, как Дзуккани. Будто черный глаз смотрел на него в родном городе… Фиаско и еще раз фиаско… А ведь он и в этот раз собрал всю свою волю и молился всем святым. Может быть, его снова предала чувствительная натура, которая брала верх над выдержкой?..
Артист еще не умел владеть собой. Несмотря на лестные отзывы о выступлениях в Парме, Казерте, Салерно, Палермо и других городах Италии, было совершенно очевидно, что голос певца еще не определился: трудно было сказать - тенор это или баритон. Заметка в газете “Пунголо” получила широкий резонанс в компетентных кругах. Этим воспользовались поклонники других певцов, создавая рекламу “бесспорным” тенорам. Маэстро Муньоне придерживался о Карузо того же мнения, что и газета “Пунголо”. А в своей оценке артиста (в письме к Эдоардо Сондзоньо) он был просто беспощаден: не рекомендовал приглашать Карузо на ведущие спектакли в Миланскую оперу, потому что голос артиста - то ли тенора, то ли баритона - “странно загнан в горло”. У маэстро Муньоне характер был не из легких, это знали все, кто имел с ним дело. У него были свои, личные симпатии и антипатии среди артистов. Пуччини даже поссорился по этому поводу с ним во время одной из репетиций оперы “Манон” в Неаполе. Но больше всего знали о тяжелом нраве Муньоне его оркестранты.
Леопольдо Муньоне считался тогда одним из крупнейших дирижеров Италии, и поэтому его отзыв о Карузо встревожил Эдоардо Сондзоньо. (Поговаривали о том, что отзыв Муньоне о Карузо вызван его ревностью к Аде Джаккетти-Ботти.) Владелец Миланского музыкального агентства писал своему представителю в Неаполь:
“Дорогой Даспуро, благодарю Вас за услугу, которую Вы мне оказали, ангажировав Вашего Карузо: вместо тенора Вы ангажировали мне какой-то странный баритон”.
Никола Даспуро знал о ревности Муньоне к прекрасной Аде, которая предпочла ему красивого молодого певца. Он знал также и о том, что газета “Пунголо” поместила статью о Карузо под влиянием того же авторитетного маэстро. Даспуро сразу же пишет в Милан. Его ответ краток и спокоен:
“Дорогой Эдоардо, Вы знаете, с каким чувством долга я всегда относился к Вам. Не прислушивайтесь к сплетням. Прежде чем судить, надо увидеть и услышать”.
Нелегкой была жизнь у артистов в те времена. Лишь немногим удавалось утвердиться на сцепе, да и то ценой больших жертв и напряжения. Даже опытные, получившие известность певцы и артисты должны были постоянно подвергать себя самоконтролю, чтобы критика не уничтожила их.
И все же Карузо выдержал сезон в театре Меркаданте. Он с успехом пел в “Сельской чести” под руководством маэстро Дзуккани. Маэстро отнесся к Карузо с симпатией и уважением, оценив в нем не только артистические качества, но и его доброту, и скромность.
Но настоящий успех ожидал Карузо в Милане, городе свободных взглядов на артистическое искусство, не связанных какими-либо традициями или кастовыми предрассудками. Артист получал здесь объективную оценку и признание, если он того заслуживал.
В программе летнего сезона 1897 года в ливорнском театре Политеама были четыре оперы. На август для выступления в двух из них - “Манон” и “Паяцы” - был приглашен Карузо. Молодой певец прибыл в Ливорно вместе со своим неразлучным маэстро Верджине и спел по два раза в каждой из этих опер. Успех и сборы превзошли все, что театр знал до сих пор. Жители Ливорно - большие любители и авторитетные ценители театра и оперной музыки. Блестящие спектакли с участием Карузо навсегда остались в их памяти. О них вспоминают и поныне с чувством подлинной грусти, как о невозвратимом прекрасном.
Гонорар Карузо составил 500 лир за четыре выступления. Это было хорошим предзнаменованием; до того ему никогда не приходилось зарабатывать такой большой суммы.
В один из вечеров Карузо пел в Ливорно в небольшой таверне. Он был приглашен туда своими поклонниками. И лишь маэстро Верджине сидел как на иголках, серьезно обеспокоенный экстравагантным поведением своего необыкновенного ученика.
Уже в 1932 году один из старожилов Ливорно, с трудом сдерживая волнение, вспоминал, как пел тогда Карузо в таверне, ставшей с тех пор знаменитой:
Пой скорбно,
Пусть твое сердце поет о любви.