Сзади негромко хрустнуло и зачавкало, удаляясь. Аулла резко обернулся, до боли в глазах всматриваясь в полутона сгущающихся сумерек, однако так ничего и не смог разглядеть. Крупных хищников в их небольшой, спрятанной в лабиринте старых, давно уставших гор не было. А чужакам требовалось сначала отыскать сюда дорогу, что было ой как непросто, так что выждав немного и не заметив больше ничего подозрительного, Аулла успокоился, поклонился Духам и уже привычно цепко ухватился за твёрдую и гладкую, с небольшими выступами и выемками поверхность ближайшего обода.
Он там был! Аулла чуть не задохнулся от волнения. Подцепил пальцами плоское и гладкое, слегка уколовшее руку, вытащил и, прижимая к груди очередное послание, принялся спускаться.
Дрожа от нетерпения и переполняющих чувств, спрыгнул, опустился на колени и принялся бережно разворачивать диковинный, ранее никогда Аулле не встречавшийся гибкий и упругий, сложенный в четыре раза материал. Сумерки сгустились уже почти до полной непроницаемости, Очи Неба прятались за густыми тускло подсвечиваемыми изнутри облаками, и Аулле приходилось изо всех сил напрягать зрение, чтобы хоть что–то разглядеть. Но даже в темноте ему удалось разобрать очертания фигуры, так похожей на его собственный рисунок и что-то ещё – плохо различимое, но тревожащее.
Аулла прерывисто вздохнул, чувствуя, как в душе зашевелилось холодное и скользкое предчувствие надвигающейся беды.
– Встань.
Скрипучий голос с навсегда въевшейся повелительностью в каждой нотке прозвучал так неожиданно, что Аулла вздрогнул всем телом и инстинктивно прижал к себе послание.
– Встань, – повторил голос громче и требовательнее.
Очень медленно, уже понимая, кого сейчас увидит, Аулла поднял голову.
Перед ним стояли четверо. И без того болезненно худой и прямой, как его посох, Слышащий рядом с коренастым плотным старостой выглядел ещё выше и солиднее. За их спинами переминались с ноги на ногу в ожидании указаний двое из молодняка – приятели и соседи по Мужскому дому.
Слышащий качнул головой, и староста тяжело, словно нехотя, сделал два шага вперёд, вытянул из негнущихся пальцев лист и, не глядя на Ауллу, чуть слышно с горечью бросил через плечо:
– Эона мне про тебя все уши прожужжала. Место для хижины присмотрела. Эх, ты…
И Аулла впервые в жизни представил, как здорово было бы сейчас умереть.
Впрочем, для соплеменников он умер. Умер ровно на четыре дня и четыре ночи. Изгонять из общины его, разумеется, не собирались. Это грозило смертью настоящей. Но и оставить безнаказанным поступок Ауллы, посмевшего преступить слово Слышащего, было нельзя. Его и не оставили. Аулла исчез для всех.
Ему больше не было места в Мужском доме, никто под страхом отлучения не имел права преломить с ним лепёшку, дать напиться, разделить ежедневные хлопоты, обменяться парой слов или просто встретиться взглядом. Соплеменники, с которыми он прожил бок о бок, деля радости и горести, всю свою недолгую пока жизнь, теперь при виде Ауллы менялись в лице и стыдливо отворачивались, страшась то ли гнева Духов, то ли собственного малодушия.
Ещё дня два назад это подкосило, а может быть, и сломило бы Ауллу.
Теперь же его мучило совсем другое.
Он единственный знал, что общине грозит опасность. Он единственный понимал неотвратимость надвигающейся беды. И он был единственным, кого ещё несколько дней никто не станет слушать.
Пробродив первый день отлучения невидимой тенью, Аулла с тяжёлым сердцем покинул пределы общины, на скорую руку соорудил себе крохотный кособокий шалаш на краю жгутиковых зарослей и принялся думать.
Ночь он провёл без сна. Ворочался с боку на бок, сжимался в клубок, силясь утихомирить урчащий с голодухи живот, и несколько раз вскакивал, судорожно и заполошно от пугающе правдоподобных видений, в которых в один морок сливались пылающие хижины, крики ужаса и боли и убийственное осознание собственной беспомощности.
Небесное Колесо ещё только подумывало, выкатываться ли ему из-за плоских гор, когда Аулла, почти не державшийся на ногах, крадучись подобрался к хижине Слышащего. Его заметно потряхивало от усталости, утренней прохлады и собственной дерзости, в горле першило, в глаза будто насыпали песка, но отступать он не собирался и внутренне был готов к любому исходу – от насмешек и ругани, до настоящего изгнания.