Перед старой, линялой занавесью, прикрывавшей вход, Аулла замешкался, против воли прислушиваясь. Внутри было тихо. Ни сопения, ни храпа, ни бессвязного бормотания, что частенько доносились из хижины Слышащего. Аулла глубоко вздохнул, больно сглотнул пересохшим горлом и, отодвинув занавесь, решительно шагнул в остро пахнущий пряным дымом, сухими травами и старостью полумрак.
– Пришёл, всё же.
Аулла вздрогнул и замер. Мысли и слова, с таким трудом и тщанием подобранные, мигом вылетели из головы.
– Садись, раз пришёл, – хриплым, совсем не знакомым голосом проговорил Слышащий, – а я всё думал, хватит у тебя смелости или нет? Со старостой вот поспорили. Он мне теперь полтуши молодого ноголапа должен.
Старик сипло засмеялся, закашлялся и принялся тяжело подниматься с лежанки, усаживаясь.
Ноги почти не слушались, и Аулла с видимым облегчением опустился на устланный сухими листьями пол. Оттуда, снизу, даже сидящий и сгорбленный, старик всё равно выглядел внушительно. Из густой тени над лежанкой вынырнуло изрезанное неровными морщинами лицо, приблизилось почти вплотную. Ауллу изучающее буравили выцветшие почти до полной черноты внимательные глаза, словно намереваясь заглянуть за оболочку, прямо в самую душу.
Видимо разглядев искомое, Слышащий откинулся к стене, спросил устало:
– Знаешь, как меня зовут?
Аулла поначалу не понял – Слышащий, конечно, – но поразмыслив, отрицательно помотал головой.
Он не знал. Никто в общине не знал.
Старик был таким древним, что, казалось так и родился Слышащим, и иного имени у него не было и быть не могло.
Аулла помнил, как давным-давно, ещё не ушедшие к Духам родители рассказывали ему и другим малькам, что старик был первым, родившимся в их долине после переселения. И единственным из того поколения живущим.
– Скажи мне, Аулла, – снова заговорил старик, – в чём предназначение Слышащего?
Аулла растерялся. Это был странный вопрос. Неправильный вопрос. В чём предназначение воды? Небесного Колеса? Продолжения рода?
Но старик ждал, и Аулла ответил:
– В том, чтобы слышать волю Духов и передавать её остальным. Чтобы жить по воле…
– Нет, – резко, почти грубо перебил его старик, – нет!
Он надсадно вздохнул, с трудом поднялся, опираясь на посох. Хромая больше обычного добрёл до кадки с водой.
– Предназначение Слышащего в том, чтобы защищать своё племя, свою общину. Оберегать, предупреждать об опасности, отводить беду. А Духи, – уголки его рта чуть дрогнули, – думаешь, Духи разговаривают со мной так же, как я сейчас с тобой? Кхе. Скажи, Аулла, как часто ты беседуешь с ноголапами? И понимают ли ноголапы то, что ты им говоришь?
– Но ведь мы другие! – возмутился Аулла, – Мы не животные. Мы…
Старик только махнул рукой.
– Я не знаю, кто мы для Духов, – сказал он, – всю жизнь с того дня, как стал Слышащим, я старался верно толковать их знаки. И смею надеяться, мне это удавалось. Почти всегда удавалось. Запомни, – он вытянул длинный кривой палец, чуть не ткнув им Аулле в лицо, – отводить беду. Вот наше главное и единственное предназначение. Ты ведь тоже её чувствуешь? Я прав?
Аулла старательно закивал и открыл было рот, чтобы поведать, наконец, всё, зачем шёл сюда, но старик снова остановил его.
– Не спеши, время ещё есть. Там, возле кадки, половина лепёшки и кусок мяса. Поешь и поспи. Я вернусь со старостой. Тогда и поговорим.
– Но я не хочу спать, – вскинулся Аулла.
Старик ничего не ответил. Откинул занавесь, впустив в хижину порыв ветра, задержал взгляд на Аулле, кивнул своим мыслям и вышел.
Он действительно уснул. Прямо так, с куском лепёшки в одной руке и плошкой воды в другой. Но проснулся сразу, как только распахнулась занавесь, и по глазам ударил яркий свет. Первым вошёл Слышащий, деловитый, резкий, привычно властный. За ним, отдав кому-то снаружи распоряжение, шагнул внутрь Староста. Опустил занавесь, мельком глянул на сидящего в углу Ауллу, встал молча у противоположной стены и скрестил на груди руки. Слышащий присел на скрипнувшую лежанку, прищурился на Ауллу и повелел:
– Говори.
Аулла, только сейчас окончательно очнувшийся, неловко вскочил. Плошка полетела на пол, закувыркалась, затихла в углу.
– Я сперва не понял, – начал он сбивчиво, почти не поднимая глаз, – то есть, неправильно понял.
Староста глухо хмыкнул. Старик чуть приподнял косматую бровь.