В понедельник же я впервые после «черной среды» пошел в школу. Меня ждало дело, и я готов был его выполнить.
Поначалу народ приветствовал меня шлепками по спине, предлагал помощь и все такое. Я задавался вопросом, кто же первый выскажет то, что у всех в действительности на уме. Наверно, я должен был догадаться, что первым пересечь черту решится Плакса Вуди Уилсон.
— Слушай, Энси, я рад, что твой папа выкарабкался и все такое, но мне нужно кое о чем с тобой поговорить. — В глазах Вуди появилось выражение такого стыда, что мне стало его жаль. — Про те месяцы для Гуннара. Я знаю, что это все было чисто символически и прочее, но... лучше бы мне получить их назад. Прямо сейчас.
— Не получится, — ответил я. — Но как насчет вот этого?
Я вытащил из рюкзака папку, раскрыл защелку и протянул ему два свеженьких контракта, уже заранее подписанных.
— Тут два месяца моей жизни, — сказал я. — Справедливый обмен за один, который ты отдал Гуннару. Все, что тебе остается — это подписаться в качестве свидетеля, и они твои.
Он внимательно прочитал контракты, поразмыслил, произнес: «Думаю, пойдет», — и удалился.
То же самое случилось со всеми остальными. Иногда дело шло даже еще легче. Не успевали они произнести «слушай, Энси», как я уже вручал им месяц, напутствовал: «Vaya con Dios» (что означает «иди с богом», кажется, по-французски[21]), и они уходили довольные.
В тот день я постиг всю глубину человеческой жадности. Как только народ обнаружил, чем я занимаюсь, все словно с ума посходили. Внезапно выяснилось, что каждый в свое время пожертвовал несколько месяцев, даже те, кто вообще ничего не давал. Но я не возражал. Это мой крест, и я должен пронести его до конца.
К финальному звонку лихорадка улеглась. Я отдал 123 года своей жизни. Вернувшись в больницу в тот день, я рассказал об этом Фрэнки. Думал, он, как всегда, назовет меня придурком, но нет. Наоборот, его мой поступок привел в восторг:
— Ты произвел первое публичное размещение акций! — (Фрэнки учился на биржевого маклера и знал все про это.) — Успешное IPO означает, что люди считают, будто твоя жизнь стоит гораздо дороже, чем есть на самом деле. — После этого братец добавил: — Постарайся их не разочаровать, не то обанкротишься, а тогда придется отвечать по всей строгости закона.
И поскольку отвечать я ни за что не хочу, придется мне и правда вести образцовую жизнь.
Из всех сегодняшних событий самым интересным оказался разговор с Пихачом, который катался туда-сюда по моей улице, ожидая, когда я вернусь из школы. Оказалось, что в мире Пихача дела шли далеко не лучшим образом.
— Плохие новости, Энси. Я просто в отвале, чувак, в отвале. Подумал, что надо с тобой потолковать, потому что не всякий меня не понимает, как ты, слышь?
— Что стряслось?
— Гадалка, ну, та самая, что не нагадала, будто меня не похоронят в море. Выяснилось, что она ненастоящая! Ничего она не знала! Просто выдумывала свои пророчества, сдирала с клиентов денежки. Ее арестовали за мошенничество. У нее не было даже лицензии на гадание!
— Да что ты, — сказал я, пытаясь скрыть насмешку. — Гадалка, которая говорит неправду! Неслыханно!
— Ты же понимаешь, что это значит, правильно? Мои шансы тю-тю. Никто не знает, когда я не отправлюсь путаться в корнях. Так что я теперь в свободном падении без парашюта, пока не влуплюсь в грязь. Очень, знаешь, не по себе, чувак. Ну очень. Этак меня завтра автобус переедет, и каюк.
— Скорее всего, этого не случится.
— Но может случиться, вот не в чем фокус! Теперь придется менять все мое мировосприятие, потому как ни в чем нельзя не быть уверенным. Мне как-то не по себе.
Кажется, я понимал, к чему Пихач клонит, но у этого парня такая манера разговора, что вообще неизвестно, чем беседа закончится.
— Короче, ты хочешь свой год обратно? — спросил я.
Он воззрился на меня так, будто я с неба свалился.
— Нет... Зачем он мне обратно?
— Да затем, зачем и всем остальным. После папиного инфаркта все сделались суеверными, боятся, как бы и с ними чего не вышло.
Пих покачал головой.
— Во идиоты, а?
Мы пошли дальше. Он положил покрытую ссадинами руку мне на плечо, словно умный старший брат, делящийся с младшим своей мудростью.
— Вот как я на это смотрю: та гадалка — мошенница, так? Ее повязали и осудили. А согласно закону, если ты жулик, то должен заплатить возмещение ущерба обманутому, так? Или нет в этой Вселенной не справедливости, так?
— Н-наверно, так.
— Ну вот видишь. — И он постучал мне пальцем по лбу, словно вколачивая в него понимание.
— Э-э... что-то я не догоняю.
Он вскинул руки вверх.
— Ты что, ничего не слышал? Этот год вычтется из жизни гадалки, не из моей! Возмещение ущерба, понял? Она заплатит космическую, кармическую цену. Все просто!
В нашем мире линия между гениальностью и мозговой травмой очень тонка, и я должен признать: Пихач виртуозно балансирует на этой грани.
21. «Париж-капиш» навеки наш
В субботу перед отъездом Умляуты устроили гаражную распродажу. Впрочем, это было нечто большее, чем просто гаражная распродажа, поскольку до официального изъятия дома из их собственности оставалось всего три дня, значит, нужно было успеть распродать все до того, как банк наложит свою лапу. БОльшая часть пожитков располагалась на подъездной аллее и мертвом газоне палисадника, и к ним постепенно добавлялись новые и новые вещи. Я тоже был здесь в качестве грубой мышечной силы, и вместе мы вынесли в холодное зимнее утро все, что проходило сквозь переднюю дверь.
Умляуты поместили объявление о распродаже в газете, так что падальщики из всех нечистых углов Бруклина выползли на свет, чтобы порыться в вещах моих друзей. Нечего и говорить, торговля шла весьма бойко.
Гуннар коммерцией не интересовался, его больше занимало то, что ждет впереди.
— Будем жить у бабушки, — говорил он мне. — Во всяком случае, некоторое время. У нее большой особняк под Стокгольмом.
— Никакой это не особняк, — поправила Кирстен. — Просто дом.
— Ну ладно, ладно, но здесь он бы считался особняком. Бабуля даже заплатила за наши билеты на самолет. Летим первым классом.
— Бизнес-классом, — поправила Кирстен.
— На «Скандинавских авиалиниях» это почти одно и то же.
Вот когда до меня дошло, что между вчерашним и сегодняшним днем Гуннар уже совершил переезд, причем никто этого не заметил. Душой он был там, в Швеции, обустраивался в особняке. Доставить туда его физическое «я» было всего лишь делом техники. Это же просто чудо какое-то: несмотря на все пережитое, Гуннар быстро вернулся к норме. Щелчок пальцев — и он уже думает не о смерти, а о чем-то совершенно другом. Он даже свой черный прикид сбросил.
Я помог Кирстен разобраться с вещами в ее комнате, что вызывало, если честно, странноватые чувства, но она хотела, чтобы я был с ней. Должен признать, мне и самому этого хотелось — в смысле побыть с Кирстен, а не вещи сортировать. Я старался не думать о том, что день быстро идет к концу и скоро настанет момент, когда она отправится в аэропорт...
— На рейс в Стокгольм разрешаются только два чемодана на человека, — просветила меня Кирстен. — За лишние надо доплачивать. — Она немного подумала и добавила: — Боюсь, у меня и эти два чемодана нечем будет заполнить.
Думаю, начав расставаться с вещами, на которых, как тебе казалось, держится вся твоя жизнь, трудно остановиться. А потом ты вдруг обнаруживаешь, что твоя жизнь стоит на ногах и без них, сама по себе.
— Это всего лишь барахло, — сказал я Кирстен. — А барахло — оно барахло и есть.
— Гениально, — донеслось из комнаты Гуннара. — Можно, я заберу это себе в цитаты?
Ближе к вечеру приехал на маленьком фургоне мистер Умляут — забрать то немногое, что не удалось продать, и попрощаться.
Прощание было щемящим и неловким, но оно все же было. Лучик надежды для повисших на Еноте.