Это решение проблемы возникло у меня в голове не просто так — оно было вдохновлено свыше! В моих ушах почти что зазвучал ангельский хор, поющий «алилуйя».
Я вышел из машины. В полуночном холодном воздухе мое дыхание превращалось в облачка пара. Я устремился на улицу в поисках ближайшей станции метро.
18. В гневе я страшен. Попробуйте смягчить меня... колотушкой для мяса
Было кое-что, чего я тогда не знал и о чем мне рассказали гораздо позже. Например, о произошедшем в актовом зале после того, как моего папу вынесли оттуда.
«О Боже! Он отдал два года и умер!»
Эту фразу услышал не только я. И хотя слухи о смерти моего папы были сильно преувеличены, это не имело значения. Он мог умереть — вот что было важно. И, как в случае с тетей Моной, всех посетила одна и та же мысль, но никто не решался высказать ее вслух.
В тяжелые, тревожные минуты после нашего ухода директор Синклер пытался вернуть события в правильное русло — шоу должно продолжаться и все такое. Без толку. Люди гудели, тревога окутывала их темным облаком — тревога не о моем отце, а о них самих. А потом кто-то выкрикнул:
— Эй, я хочу обратно свой месяц! — и все глаза обратились к Гуннару.
И в ту же минуту народ стал наседать на Гуннара, дергать, просить свое время обратно, и когда он не исполнил требуемого тут же и немедленно, поднялась буча. Люди вопили, толкали друг друга, а потом ребята, которым все это дело вообще было до лампочки, решили, что подвернулась отличная возможность поразвлечься, и принялись драться и швыряться чем попало. Словом, воцарился хаос. Стадное чувство одержало верх.
Кирстен с Гуннаром улизнули через заднюю дверь, а с ними сбежала и мадам старший инспектор, бросив бедного мистера Синклера и прочих учителей расхлебывать кашу. Те попытались было образумить толпу. Куда там. Под конец Уэнделл Тиггор и его банда — человек двадцать отморозков — ураганом промчались по школе и разнесли все, что попалось под руку.
Ничего этого я не знал, когда в двенадцать тридцать ночи появился на пороге дома Умляутов.
Я звонил и стучал, звонил и стучал, пока мне не открыла миссис Умляут в купальном халате. За дверью громоздились чемоданы — ах да, она же только что вернулась из Европы. Я не стал заморачиваться с формальностями, отпихнул хозяйку дома в сторону и взлетел по ступенькам.
— Ты что вытворяешь? Что тебе надо? — кричала она, но у меня не было времени на объяснения.
Дверь Гуннара была не заперта. Хотя бы с этим мне в ту ночь везло — с незапертыми дверьми. Я нащупал выключатель, врубил свет, и Гуннар подскочил на постели, моргая спросонья.
— Где она? — рявкнул я.
— Энси? Что п-происходит?
— Папка. Где она? Отвечай!
До него не сразу дошло, о чем я, затем он кивнул на стол:
— Там, но...
Больше мне ничего не требовалось знать. Я схватил папку и сразу же почувствовал, что она слишком легкая. Открыв ее, я обнаружил, что она пуста. Контракты исчезли.
— Где время?! Отдавай назад!
— Не могу, — вздохнул он.
Ах так?! Сейчас ты у меня не то запоешь! Я резко сдернул Гуннара с постели — послышался треск рвущейся майки.
— Отдавай все обратно! Сейчас же!
Я никогда не прибегал к грубой мышечной силе, чтобы добиться от людей желаемого, но сейчас я готов был задействовать все имеющиеся в моем распоряжении мышцы.
За спиной раздался голос Кирстен, зовущей меня по имени, потом их мама вскрикнула. Все это разъярило меня еще больше. Я припечатал Гуннара к стенке.
— Отдавай время обратно!
И тут меня что-то шандарахнуло. Оказалось, это миссис Умляут — она налетела и с воплем врезала мне чем-то по спине. Куртка немного смягчила удар, но все равно было больно. Миссис Умляут размахнулась снова, и теперь я увидел чем — молотком для отбивания мяса. Увесистой маленькой колотушкой из нержавеющей стали. В ее руках она была словно молот Тора, и мать Гуннара звезданула им меня по плечу — тут и куртка не спасла.
— Ой!
— Прекрати! — заорала она. — Немедленно прекрати!
Но я не прекратил. Не прекратил до тех пор, пока в битву не вступила Кирстен и не заехала мне кулаком по физиономии с силой, превосходящей мощь целой дюжины нордических богов. Я рухнул.
Вы не в состоянии понять, как было больно. А если в состоянии — мне вас искренне жаль.