Мы осмотрели энтомоптер со всех сторон. Завели его и полюбовались, как он висит в воздухе. Потрогали все рычажки и зубчатые колесики. И опять я удивился, как точно и аккуратно все было сделано. Особенно крылья. Они были капроновые, с запрессованной внутрь жилкой из стальной тонкой проволоки. Инженер сказал, что крылья - самая ответственная часть работы, поэтому делать их будем в конце, когда у нас накопится некоторый опыт. А сейчас нужно где-нибудь добыть старую велосипедную раму - основу всего аппарата. Без этой рамы дело не двинется вперед ни на шаг, потому что на ней будут смонтированы двигатель и кронштейны для крыльев.
Потом Инженер показал нам чертежи энтомоптера и тетрадь с расчетами. Тетрадь была толстая, в голубой, как небо, обложке.
Инженер бережно перелистал ее.
- Здесь, на этих страницах, - аэродинамика вибрирующего крыла и самомашущего эффекта. Короче: здесь тайна взмаха. Четыре года работы, - сказал он.
- Значит, все уже было рассчитано до нас, да? - сказал Тошка печально. Для чего мы тогда возились с динамометром и с коромыслами? Для чего писали и считали?
- Мы уточняли данные. Вы мне здорово помогли, ребята. Без вас я, наверное, не смог бы закончить расчеты. Я рад, что познакомился с вами и что мы работаем вместе.
В тот день мы больше ничем не занимались. Сидели вокруг Инженера, разговаривали о разных интересных вещах и мечтали о том времени, когда у каждого в коридоре будет стоять свой личный энтомоптер.
6. Как мы сорвались
Город кончался у железнодорожного переезда.
За переездом начиналась "та сторона" - маслобойный завод, окруженный горными хребтами из подсолнечной шелухи, вросшие в землю пакгаузы, двери которых никогда не отпирались, автобаза и огромная свалка металлического лома.
Свалка была самым интересным местом на "той стороне". Там можно было найти все что угодно: моток проволоки, ржавую швейную машинку "Зингер", кусок толстого автомобильного стекла "триплекс" или трактор с выпуклыми литыми буквами на радиаторе: "Фордзон".
Раньше, в те свободные дни, когда нам не хотелось купаться или ломать ноги в лесу, мы пропадали на свалке.
Мы садились на железное, нагретое солнцем сиденье искалеченного "фордзона", пытались передвинуть навсегда приржавевшие к месту рычаги, ковырялись в давно умолкнувшем сердце машины, свинчивая откуда возможно тяжелые граненые гайки.
Этот "фордзон", наверное, видел начало коллективизации, и первые колхозы, и рыжебородых кулаков, и слышал предательские ночные выстрелы из обрезов.
Сейчас, замолчав навсегда, он спал железным сном в самой середине свалки, не обращая внимания ни на солнце, ни на дожди, ни на темные ночи, ни на ребят, лазавших по его ржавым ребрам.
Недалеко от "фордзона", присев на растрескавшихся покрышках, таращил выбитые фары на груды ржавого хлама жестоко измятый в какой-то катастрофе грузовичок "пикап". Борька Линевский сказал, что как раз между "фордзоном" и "пикапом" видел старый велосипед, правда без колес, но зато с седлом и рулем.
Вот за этим-то велосипедом мы и отправились в понедельник на свалку.
Сначала Тошка зашел за мной, потом мы забежали к Юрке Блинову, и уже втроем долго ждали Борьку, который спросонья одевался страшно медленно.
Мы прошли в самый конец Республиканской улицы, туда, где она упирается в Осетинскую, перебрались через железную дорогу, пролезли в известную всем мальчишкам дыру в заборе и оказались на кладбище машин. Бурьян, которым здесь все заросло, еще брызгался росой, и металлические обломки на ощупь были влажными и холодными.
Мы быстро нашли "пикап" и рядом с ним бесколесный велосипед с прямым дорожным рулем. Рама сохранилась отлично, только в нескольких местах сквозь черный, слегка помутневший лак пробилась красноватая ржавчина. Седло тоже было на месте, но от дождей и росы оно заскорузло и растрескалось и не было ни на что пригодно. Зато руль сиял благородной голубоватой хромировкой, и было удивительно, почему никто из любителей, посещавших эти места, не позарился на него.
Очистив велосипед от наслоившейся на него грязи, мы забрались в кузов "пикапа" и уселись на откидные сиденья.
Легкая тишина висела над свалкой. За садами над городом синели горы. Воздух был так прозрачен, что на крутых склонах просматривались мельчайшие трещины и снежные складки. От этого казалось, что до гор не девяносто километров, а самое большее десять.
Тошка вытащил из-за пазухи четыре яблока.
- Шамайте, ребята.
Яблоки были величиной с чайную чашку, желтые, налитые чуть кисловатым прохладным соком. Мякоть таяла во рту с нежным хрустом.
- Ваши? - спросил Юрка, отгрызая сразу половину яблока.
- Это ж "бельфлер", - усмехнулся Тошка. - А у нас в саду "бельфлера" отродясь не было.
- Чьи? - насторожился Борька Линевский.
- Левицких, - сказал Тошка.
- Это какой Левицкий, шахматист, да?
- Шахматист, - кивнул Тошка.
- Попался бы ты ему, он бы из тебя такой "бельфлер" сделал... - сказал Юрка Блинов.
- Шиш, - сказал Тошка. - Я такой ход знаю, что никогда не поймает.
- Откуда ход? - спросил Борька.
- Из сада Тольки Логунова. Через малинник.
- Там забора нет, что ли?
- Нет. Только колючая проволока в два ряда. Нырнешь под нее - и порядок.
- Сходим, ребята? - сказал Борька. - Сегодня ночью, часиков в двенадцать?
Гошка отвернулся и начал внимательно разглядывать "фордзон". Юрка потер шрам на пальце и вздохнул.
- Ну? Кто пойдет? - спросил Борька.
- Только не я, - сказал Блин. - Мне сегодня вечером никак из дому не смыться. Мы с отцом дрова пилить будем.
- Я тоже не могу, - сказал Тошка.
- Боишься?
- Никто не боится, - криво усмехнулся Тошка. - Только два раза подряд в одно и то же место не ходят. Закон.
- Закон для трусов, - сказал Борька и посмотрел на меня. - А ты пойдешь?
- Пойду, - сказал я, хотя мне не особенно хотелось. Я знал, что если приду за полночь домой, то обязательно нарвусь на скандал.
- Молодец! - сказал Борька.
Съев Тошкины яблоки, мы вылезли из "пикапа" и потащили велосипедную раму к Владимиру Августовичу.
- In optima forma!1 - сказал Инженер, осматривая раму. - Старую краску мы с нее снимем. Подшипники ведущей звездочки и педалей переберем и промоем в керосине. Юра, ты говорил, что можешь достать у отца в гараже тавот для смазки. Это реально?
- Уже достал, - сказал Юрка. - Пол-литровую банку.
- Принеси, пожалуйста, завтра.
Мы чистили раму часов до шести. Краску обдирали металлической щеткой, мелкой наждачной шкуркой шлифовали подшипниковые шарики и шайбы, перетерли каждый винт, каждую гайку. Седло Владимир Августович велел выбросить, сказал, что надо купить новое.
Наконец рама заблестела, как серебряная, а наши руки покрылись царапинами и ссадинами. Инженер сказал, что на сегодня хватит. Юрка Блинов ушел домой, а я и Борька Линевский отправились к Тошке.
У нас на юге быстро темнеет. Едва только солнце опустится за горы, на город падают синие сумерки, которые через полчаса сгущаются в ночь. И если в это время новолуние, темень стоит такая, что в двух шагах не узнаешь родного отца. Мы решили, что не стоит идти домой, а потом топать назад. Лучше пересидеть светлое время у Тошки. И мы сидели и болтали до тех пор, пока за окнами не потемнело так, будто стекла заклеили черной бумагой.
Наконец Тошка сказал, что пора, и повел нас в дальний конец своего сада. Там, в заборе, мы раздвинули доски и пробрались сначала в сад Тарасовых, где не росло ничего, кроме крыжовника и кислой сливы ткемали, а потом очутились в малиннике Логуновых. Малиновые кусты были такие высокие, что скрывали нас с головой, и такие густые, что мы ободрали не только руки, но даже лица, продираясь сквозь них.