Но тут внимание дневального Лолини приковал к себе предмет, который лейтенант держал в руке, раздумывая, куда бы его положить — в ранец или в чемодан. Это был хрустальный флакон, по самое горлышко в серебряном футляре, с крышечкой тоже из серебра — в эту минуту лейтенант ее открывал, — ее можно было отвинтить, и в то же время она цепочкой прикреплялась к серебряному футляру. Какая красивая штучка! Не говоря уж о цене, ею ведь любоваться можно, как драгоценностью. Будь он, Лолини, богат, ему бы не надо ни замков, ни машин. Ему бы большой зал с витринами, как в музее, сколько прекрасных вещиц он бы в них расставил: дамочек из фарфора, алебастровую пизанскую башню, слоников из цветного стекла, бабочек с видами Рио- де-Жанейро на крыльях, синих, зеленых, желтых… и вот этот серебряный флакон. До чего же он ему нравится! Он уже считал флакон своим. Даже то, что лейтенант отпил из него, судя по запаху, — глоток коньяка, уже казалось ему чем-то противозаконным, едва ли не кражей. Но, может, это к лучшему: лейтенант выхлещет весь коньяк, флакон станет для него лишним грузом… Так нет же — вот он подыскивает местечко для флакона, а ранец и без того переполнен.
Тут дневальный Лолини не выдержал.
— Не забывайте, — сказал он покровительственно, — что этот ранец вам придется тридцать или сорок километров тащить на спине. Разрешите дать вам совет…
— Нет, не разрешаю, — сухо отрезал лейтенант, загнав флакон в самую верхнюю часть ранца и прижав его коленом, чтоб застегнуть ремни.
«Свинья, — сказал про себя дневальный. — Я тебе покажу, кто такой Паскуале Лолини!»
Когда лейтенант Андреис добрался до местечка Берат — здесь кончалась дорога, машины дальше не шли — и зашагал к месту своего назначения, он сказал себе: «Прочь тоску, этот день ты должен запомнить на всю жизнь». Он шел на фронт, черт подери! Может, он еще до вечера получит боевое крещение.
Было холодно. Большие дымчатые облака бежали с запада на восток. Он шел один по ровной, сухой тропе вдоль долины, где протекала река. Над долиной возвышались горы, в просветах между хребтами вырисовывались другие вершины, со склонами, поросшими сосной, и кое-где желтели глыбы скал. Это была река Осуми, а склоны, спускавшиеся к ней, были склонами горы Томори. По дороге в сторону фронта двигались разрозненные части, тянулись обозы: обозные старались не отставать от своих мулов. Попадались навстречу и группы солдат, шедших в сторону Берата. Издалека доносилось возбуждающее ворчание пушек. Мышцы Пьетро Андреиса как бы сбрасывали с себя оцепенение ночи, и, освобождаясь от вынужденной бездеятельности, тело его снова становилось ловким и сильным. Наконец-то остался позади ненавистный ему тыл: циники вроде Пароли, наглецы вроде дневального из мечети, все эти ленивые интендантские крысы — капралы, старшины, капитаны и майоры, в руках у которых ему пришлось побывать на крестном пути тыловой службы. Наконец-то фронт! Чувство свободы окрыляло его. Ему казалось, что он наездник, который замешкался на старте и теперь выгадывает время, чтобы догнать соперников и обойти их у самого финиша. Стоило- ему заметить впереди группу солдат или мулов, как он ускорял шаг и говорил себе: «Цель — вот тот поворот», «Цель — вон то дерево», — бросаясь вдогонку за теми, кто шел впереди, но затем передвигал свою цель все дальше, стремясь во что бы то ни стало прийти победителем к нелегкому финишу.
Шагая по дороге, он позабыл о своем подавленном состоянии и о всех невеселых событиях вчерашнего дня. Им овладело чувство восторга. Усталости он не испытывал, ноша его не тяготила, и вообще он ни в чем теперь не нуждался. Впереди было много часов ходьбы. Он мог свободно распоряжаться собственными мыслями, как человек, который случайно и надолго оказался один в купе поезда. Для него настали те минуты полной и страстной сосредоточенности, какие бывают у художника в момент вдохновения. Он действительно создавал самого себя, создавал свой новый образ и проецировал его в будущее; чем отдаленней было это будущее, тем большую живость и достоверность оно приобретало. Дневальный из мечети, наверное, сказал бы, что он родился в сорочке. Настало время повоевать на исходе войны перед скорой победой. Война должна была кончиться весной, в самое прекрасное время года. Демобилизация пройдет быстро, и в мае либо в июне он вернется к гражданской жизни. Тут уж он разрешит себе долгий и заслуженный отпуск. Проведет его в Риччоне, а может, в Форте деи Мар- ми. Днем можно валяться на пляже и загорать, а вечерами сидеть на открытой террасе ресторана — лунный свет, музыка, напитки со льдом; ночь в комнате у молодой синьоры, из тех, чьи мужья приезжают только в субботу вечером. Женщины, конечно, будут от него без ума.