— Нет, я не трус, — уговаривал себя Антонио Да Рин, подымаясь по горной тропе. — Но когда у человека семья, он прежде всего должен думать о семье. Не дай бог жене жить, как мать моя жила! — А мать Да Рина в прошлую войну осталась вдовой. Четверо детишек на руках: трое девчонок постарше, а ему тогда было несколько месяцев. У жены Да Рина двое мальчишек, да старуха мать и младшая сестренка Ида, которая всегда хворает: она скорей в тягость, чем в помощь. Придется, конечно, святому Антонио — своему покровителю — свечу поставить, если жена не понесла после этих дней прощальной гульбы в деревне. Покуда она еще об этом не писала. С тех пор как Да Рин в Албании, он получил от жены два письма. Горе горькое в этих письмах: корова неудачно отелилась, цены на корм для скота с каждым днем растут, снег не выпал когда надо, заморозки не вовремя настали, а старуха что ни слово — то жене наперекор, и вот еще Ида бедняжка — она скорее в тягость, чем в помощь.
Четко по диагонали прочерчивала тропа желтоватую Известковую породу горного склона; круты были ее повороты. Лейтенант Андреис быстро подымался в гору, но ему еще не удавалось разглядеть окружавшую его местность, потому что высок и обрывист был не только склон, по которому он взбирался, но и склон, расположенный по другую сторону долины. Хорошо видны были лишь часть долины между двумя Изгибами реки и сама голубоватая лента воды, желтая полоса дороги, Легкий Деревянный мостик, переброшенный через реку, да зеленые пятна дубов и ольхи. На дороге, которая вилась вдоль реки, теперь показался обоз, который Лейтенант незадолго до этого обогнал. Вот обоз добрался до поселка и как бы рассыпался на части. Теперь там разгружали и распрягали мулов, расположившихся на лужайке между домами. Затем мулов парами уводили к реке на водопой. Солдаты складывали поклажу в одну большую Кучу и накрывали ее полотнищами палаток. Вот двое вошли в дом и вынесли оттуда большой котел.
Эту идиллическую картину, столь не похожую на пустынный и суровый мир вершин, куда взбирался лейтенант, скрыли синие тени вечера. В полоске неба на самом краю горизонта виднелся диск заходящего солнца, которое красноватыми лучами осветило вершины гор и облака. Но не прошло и нескольких секунд, как тучи еще до заката солнца заволокли эту полоску неба. Тогда раздалось глухое рычание пушек, доносившееся сюда с непонятной медлительностью. Но там, куда шел лейтенант, все было тихо… Внизу, в долине, близ домов зажглись костры.
Лейтенант Андрейс, напрягая зрение, старался разглядеть, где же кончается подъем И начинается плоскогорье, где расположен штаб дивизии, но в последних лучах заходящего солнца он увидел только отдельные Группы солдат, спускавшихся с горы. Это его обрадовало. У солдат он сможет поточней разузнать о — дороге, по которой ему еще предстояло Идти. Вначале он потерял солдат из виду, потом через некоторое время они показались снова, на некотором расстоянии от него, потом они опять исчезли, и только за одним из поворотов он внезапно столкнулся с ними лицом к лицу. Это была колонна раненых. У шедших впереди были перевязаны либо голова, либо руки. Другие шли согнувшись, видимо раненные в грудь или в живот. Кое-кто шагал прихрамывая, опираясь на вырезанную здесь же в горах палку. Их было человек тридцать, в большинстве альпийские стрелки, но также несколько артиллеристов и саперов. Раненые шли без винтовок, без патронных сумок, многие без пилоток, а некоторые без обуви, обмотав ноги тряпьем. Сквозь разодранные мундиры виднелось белье или марля е пятнами крови. И все были покрыты грязью с ног до головы. Грязь прилипла к бровям, к ресницам, к бороде. Кожа у них была одного цвета с грязью. Шли молча, словно берегли каждый свой вздох. Поравнявшись с лейтенантом, никто из раненых не повернул головы в его сторону. Если бы не стук подкованных гвоздями сапог о камень и не острый запах пота, смешанный с запахом йода, то в призрачном свете наступающей ночи их можно было бы принять за привидения.
Сильней всего поразило лейтенанта Андреиса выражение их- глаз, — которые блестели, словно все раненые в равной степени были охвачены лихорадкой: их взгляды, несмотря на боль, несмотря на усталость, выражали упрямую решимость и чуть ли не радость. Казалось, что этот крестный путь стал для них путем к освобождению, какой-то победой, чем-то таким, что надлежит стойко защищать до конца.
Когда же их взгляд случайно останавливался на лейтенанте, в глазах внезапно вспыхивала искорка насмешки над этим еще не обстрелянным чудаком, который, одетый во все чистое и новое, идет в сторону фронта. Такова была единственная связь между теми, кто спускался с горы, и между ним, взбиравшимся по склону.