Я достал из кармана пиджака сигареты и зажигалку, положил на стол рядом с пепельницей. А за окном снег все продолжал падать крупными хлопьями. Кто же в такую погоду отважится выйти на улицу? А манифестанты те, наверное, свернули палатки, и ушли по домам. И девица Катя ушла, намерзлась, поди, сидит в квартире, отогревается чаем, махнула рукой на обещание встретиться с человеком в кафе гостиницы. Все правильно. Что ей до странноватого типа, появившегося в этом городе неизвестно зачем, и у которого здесь ни одной родной души?
Музыка кончилась, буфетчица заменила кассету на магнитофоне. Зазвучала песня из кинофильма "Москва слезам не верит". Зашла в кафе какая-то девушка, стройная, в приталенном драповом пальто с меховым воротником, в вязанной шапочке и сапожках, держала в руке зонтик. Прошла прямо к моему столу.
— Вот и я! — улыбалась она, обдавая меня ядренным запахом снега.
— Привет! — сказал я. — А я тебя не узнал…
— Правда? Я примарафетилась. Пока доехала домой, искупалась, то да се. Я сильно опоздала?
— Нет.
— Снег валит — красотище! — Она расстегнула пуговицы на пальто, я помог ей снять, повесил на вешалку.
— О, песня из моего любимого фильма!.. — Катя уселась напротив меня, стала подпевать магнитофону: — Александра, Александра, что там вьется перед нами? Это ясень с семенами кружит вальс над мостовой… — Она покачала головою в такт песни. — Люблю я этот фильм, хотя и давнишний. А тебе как, нравится?
— Ничего.
— Здесь тепло, уютно.
Катя теперь никак не походила на ту девицу с площади, укутанную платками толстушку, зазывающую прохожих присоединиться к манифестации. Передо мной сидела девушка с простым приятным лицом, студентка последнего курса менеджмента или служащая небольшой фирмы по продаже бытовой техники, в симпатичном сером джемпере, обтягивающем статную фигуру.
— Что ты будешь? — спросил я. — Тут меню.
— Кушать не буду. А ты?
— Я тоже.
— Тогда чего-нибудь выпьем? А то я намерзлась.
— Давай. Коньяк, водку?
— Коньяк. Я добавлю денег, если не хватит.
— Хватит.
Я пошел к стойке. Магнитофон продолжал крутить кассету."… Оглянись, незнакомый прохожий, мне твой взгляд, неподкупный, знаком. Может, я это, только моложе, не всегда мы себя узнаем…" — пел Александр Градский. Я взял бутылку армянского коньяка, два салата, орешки арахис.
"…Как молоды мы были, как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя… " — продолжал песню певец.
Я открыл бутылку, разлил в рюмки.
— Ну, что, за знакомство! — сказала Катя.
— За знакомство! — согласился я.
Мы чокнулись и выпили. Стали закусывать салатом.
— Лютень разыгрался! — кивнула Катя на окно.
— Что-что? — переспросил я.
— Лютень по-украински — февраль, — сказала девушка.
— А-а, лютый, значит?..
— У нас всегда так. Вроде зима тихо-тихо так переваливается с недели на неделю, но потом вдруг — р-р-раз! — и замело, лютень норов свой показывает. С утра ведь спокойная погода была, а сейчас бачишь, что творится!
Я наполнил еще рюмки.
— Погода — дура! — сказала Катя и приставила ладонь к груди. — Главное, чтобы у человека тут спокойно было. Ты кури, если хочется, я сама иногда курю, но пока воздержусь.
Мы выпили без тоста. Я закусил огурцом и закурил, а Катя захрустела арахисом.
— А ты, случаем, не музыкант? — спросила девушка.
— Нет. А что, похож?
— Ага. На пианиста. У тебя пальцы длинные. Думала — ты в ночном клубе джаз играешь.
— Ну, да! Я не знаю, с какой стороны подходить к пианино.
— Подходят с той, где клавиши.
Мы рассмеялись. У Кати еще больше порозовели обветренные щеки. А у меня внутри была пустота, она не стала меньше от двух рюмок коньяка.
— Семья у тебя большая? — спросила Катя.
— Отец, мать, сестра с мужем, их ребенок.
— Все вместе живете, что ли?
— Нет. Сестра — в Оренбурге. Родители — в деревне.
— Понятно. А у меня сестренка, братишка, отец, мать — в двух комнатах обитаем. Тесновато, конечно, но сойдет. У других и того нет.
Я наполнил рюмки.
— Сама я працую в поликлинике, — сказала Катя.
— Працую — это работать? — спросил я.
— Точно. Да ты, я вижу, скоро по-нашему будешь балакать! — Катя хохотнула, взяла рюмку. — Медсестрой я работаю. В рентген-кабинете. Просвечиваю людям грудную клетку. Затемнения выявляю. Давай, тяпнем, чтобы никакая зараза к нам не пристала!