Трактирщик повесил лампу на крюк в дверном проеме и поклоном пригласил нас в наше временное жилище.
– Ужин и дополнительную подстилку принесу со следующим колоколом, – пообещал он.
И еще раз поклонившись, удалился. Мы подождали, пока его шаги стихнут внизу, и наконец, решив, что опасности нет, Дела пробормотала:
– Мы с Видой пойдем поможем Солли.
– А я? Как я могу помочь?
– Тебе придется остаться здесь. Ни одна купчиха не сунется в хлев и не станет в одиночку шнырять по трактиру. – Заметив возмущение в моих глазах, Дела продолжила: – Понимаю, ты разочарована, но только шлюха или служанка рискнула бы спуститься вниз, особенно когда там толпа солдат. Не выходи из образа.
– Знаю, знаю, порядочная госпожа, охваченная горем, – кисло буркнула я. – Может, получится наблюдать за вами отсюда.
Я подошла к окну и распахнула створки, но увидела лишь ветхое здание за пределами постоялого двора, озаренное призрачным светом луны в три четверти. Конюшни отсюда не просматривались.
Дела похлопала меня по руке:
– Не волнуйся. Мы скоро вернемся.
Я неохотно кивнула:
– Тогда пожелай Рико от меня удачи.
Сжав напоследок мое плечо, Дела скрылась в коридоре. Вида бросила корзину и, не оглядываясь, пошла за ней. Две тени, скользнув по стене, исчезли.
На одно безумное мгновение мне захотелось побежать за ними и сказать Деле, чтобы подождала, пока все уснут, и только потом выпускала Рико. С другой стороны, наверное, сейчас гораздо безопаснее – Хаддо и его люди заняты обустройством, и раб, вычищающий повозку, не привлечет излишнего внимания.
Я задвинула дверной экран и вновь осмотрелась. Комната вдруг стала казаться тюрьмой. Я посчитала шаги в одну сторону – восемнадцать. В другую – двенадцать. В течение пяти лет в образе мальчишки и даже потом, в качестве скромного кандидата, у меня было больше свободы, чем в роли женщины. Мое место внизу. Я должна помогать Рико, а не мерить шагами комнату. Я приподняла свое длинное одеяние – даже одежда сшита так, чтобы затруднять передвижение. С заткнутой за пояс тканью ходить стало легче, но по-прежнему некуда.
Я сняла траурный платок и запустила пальцы в тугие косы, венцом оплетающие голову. Либо Вида, либо Дела позаботились о том, чтобы даже моя прическа соответствовала облику скорбящей матери. На соляной ферме моя подруга Долана так же заплела волосы женщины, чей сын умер от слезного недуга. Но хоть мы и пытались утешить бедняжку и соблюсти все посмертные ритуалы, ее горе переросло в безумие, и в конце концов она повырывала волосы и ослепила себя солью.
Мои мысли вновь вернулись к лейтенанту Хаддо. Отзывчивый человек, явно затронутый смертью собственного сына, и все же он солдат, которому приказано схватить меня и убить моих друзей. Я бросила платок на скатанную постель и в очередной раз пересекла комнату. Наши маски паломников – слишком хлипкий щит против такой жестокости. Нас может уничтожить единственная ошибка.
Но ведь я наловчилась притворяться, за столько лет ложь стала моей второй натурой.
Мои беспокойные хождения прервала горничная. Она заволокла в комнату обещанный тюфяк и робко заверила, что вскоре принесет и ужин.
Едва она ушла, я присела под фонарем и размотала податливый черный жемчуг с руки, освобождая дневник Кинры. Нет смысла зацикливаться на Хаддо и его солдатах. Подобные мысли лишь подпитывают страх. Вместо этого я внимательно изучила страницу драгоценного фолианта, узнавая лишь один из выцветших символов: «долг».
В дни восстановления в доме рыбака Дела начала раскрывать мне тайны женского алфавита. Секретное письмо, как правило, передавалось от матери к дочери, но меня продали в услужение прежде, чем чему-то научить. Продвигалась я мучительно медленно, к тому же чтение даже незашифрованных записей осложняла древняя форма языка. Даже у Делы возникли трудности с переводом, и к настоящему моменту я выучила лишь около десяти иероглифов – слишком мало, чтобы выяснить ответы на волнующие меня вопросы: как обуздать собственную силу? как защититься от десяти скорбящих драконов?
Тихий шорох голосов отвлек меня от дневника. Неужели Дела и Вида уже вернулись? Я прислушалась. Говорили двое – мужчины на первом этаже. Не мои друзья. Я сунула фолиант в рукав, и жемчужины обхватили его, прикрепляя к моему предплечью.
Стоя на четвереньках, я прижала глаз к широкой щели в настиле, но увидела лишь стену и пол тускло освещенной передней. Говорящие были вне поля зрения и слишком далеко, чтобы различить слова. Хватит ли мне дерзости выбраться на лестницу и подслушать? Дела разъярится, если узнает, что я покинула комнату. Но, в сущности, что мне грозит? Если кто-то поднимется по ступенькам, я легко успею вернуться. Зато, возможно, услышу нечто полезное, а не просто буду бездельничать в ожидании остальных.