Еще несколько ничего незначащих фраз, и мистер Уоллес снова очутился в седле и, разбирая поводья, сказал, не желая на этот раз решительно никого обидеть:
— Дорогой пастор, теперь, простившись с вами, что я считал, между прочим, своим долгом, я прошу вашего благословения и пожелания мне скорейшего успеха в достижении намеченной мною цели.
Англичанин остановился. Внезапно он прочел в глазах пастора Бермана столько непримиримой, почти нечеловеческой злобы, что ему показалось, что кто-то сдавил ему горло.
А пастор, меняя злобное выражение своих глаз на выражение ангельской кротости, сказал довольно нелюбезно, но без оттенка ненависти или раздражения:
— Молчание мое будет вам сопутствием, сэр. Я не могу благословлять безумия. Вы должны извинить меня.
Мистер Уоллес, на мгновение забывая, что он англичанин, не сдерживая себя, почти бешено крикнул:
— В конце концов, мне безразлично ваше мнение о моем поступке, дорогой мой! — И вдруг, меняя тон, спросил жестоко и деловито: — Вот еще что, милый пастор, скажите: вы никогда не вели дневников?
Пастор опустился на ступеньки веранды. Ноги его сами подкосились, и лицо было залито хлынувшей к голове кровью, и, несмотря на начинавшуюся нестерпимую жару, холодный пот проступил на его лбу и висках. В эту минуту он был по-настоящему жалок.
— Фу! — тяжело вставая со ступеньки, вздохнул пастор Берман, и, понемногу приходя в себя, виновато сказал: — Прошу извинения, сэр, нет ничего удивительного, что мне стало худо. Я вчера проехал более ста верст верхом, почти всю ночь не спал и чересчур накачался черным кофе. Ах, эта проклятая сердечная слабость — она доведет меня когда-нибудь до могилы. Я уже перестаю выносить первые солнечные лучи. Еще раз прошу прощения, сэр. Не откажите повторить еще раз ваш последний вопрос? Эта неожиданная дурнота помешала мне расслышать его…
Мистер Уоллес чуть заметно улыбнулся. Настоящий ответ пастора на свой вопрос он уже получил, а потому повторил вяло и неохотно:
— Ничего особенного, сэр. Я интересовался, не ведете ли вы дневника?
— Дневника? — удивился пастор. — Да что это вам вздумалось, дорогой мой мистер Уоллес? Уж не принимаете ли вы меня за институтку, чего доброго? И вообще, какое это имеет отношение и связь с вашей экспедицией, я не понимаю!
Мистер Уоллес весело расхохотался.
— Да очень просто, — сказал он. — Если бы вы вели дневник, я попросил бы вашего разрешения взять его с собой. Я более чем уверен, что почерпнул бы из него целую кучу полезных для себя сведений о нравах, обычаях и географии тех местностей, куда я держу путь. Только и всего, но… вот и сэр ван ден Вайден торопится на ваше приглашение, сэр, которое я вас просил не делать…
— Я ничего им не передавал, мистер Уоллес, уверяю вас, — сдвинув брови, сказал пастор. — Если вы пожелаете остаться еще немного у меня, вы сможете лично спросить об этом старика. Он узнал о вашем прибытии, очевидно, из других источников.
— Весьма возможно, — снова улыбнулся англичанин и, поворачиваясь к пастору Берману спиной, скомандовал своему отряду строиться и двигаться в путь.
Пастор Берман взглянул на большую дорогу и действительно увидал в облаках пыли двух скачущих по направлению к его дому всадников.
И не успел он еще что-то сказать в свое оправдание, как мистер Уоллес, трогаясь уже в путь, снова, словно ударами своего стального стека, больно хлестнул его по ушам:
— Как джентльмен, я должен предостеречь вас, милый сэр, от ваших же непростительных ошибок в борьбе со мной, из которых самая главная это та, что вы постоянно забываете, что имеете дело с работником Скотланд-Ярда. Эй, Макка, вперед!
И, пропустив мимо себя своих слуг, мистер Уоллес, пришпорив лошадь, тронулся в путь вслед за ними, вежливо приподняв над головой свой окутанный голубой вуалью пробковый шлем.
Пастор Берман ничего не ответил. С тонкой усмешкой на побледневших губах он повернулся в сторону подъезжавших гостей, зло подумав: «Н-ну, мы еще посмотрим — не окажется ли умный англичанин во сто крат глупее голландских дураков!».
И на лице его заиграла добрая улыбка гостеприимного хозяина, когда он приветствовал слезавших с лошадей Яна ван ден Вайдена и Рупрехта фон Альсинга.
Рупрехт фон Альсинг принужден вернуться в Европу
Старик ван ден Вайден соскочил с коня проворнее, чем это сделал бы восемнадцатилетний юноша.
— Ах, какая досада! — воскликнул он. — Я, кажется, опоздал немного к назначенному сроку, и ваш таинственный англичанин изволил уже испариться?