И он испытал то же ощущение опускания и подымания по ступеням, которое испытал некогда мистер Уоллес.
Его несли больше часа. За все это время ни Мамонтовым, ни его носильщиками не было проронено ни единого звука.
Наконец его плавно и осторожно опустили на землю и тотчас же сняли повязку с его глаз.
Мамонтов приподнялся сперва на локте, потом сел.
Достаточно было беглого взгляда, брошенного им по сторонам, чтобы убедиться в том, что он находится на той площадке племени человекообразных обезьян, которую описал в своем дневнике мистер Уоллес…
Их было около двухсот душ, окруживших площадку правильным четырехугольником.
Молчание никем не нарушалось.
Прямо перед профессором находился спуск в таинственное подземелье, из которого десять лет тому назад явилась в обезьяньей шкуре леди Лилиан ван ден Вайден ошеломленному взору мистера Уоллеса.
Единственная досада, неприятно донимавшая ученого, было сознание, что он не обладает удивительным футляром, в котором могли бы сохраниться его записи, если не столь романтичные, сколь они были у мистера Уоллеса, то уж во всяком случае куда более ценные с научной точки зрения. Записывать что бы то ни было не имело смысла: если его убьют — это окажется пустым занятием, если он увидит еще один раз хоть на полчаса кого-нибудь из своих коллег — он сумеет им передать все виденное здесь.
И… тем не менее, — такова вера в жизнь у человека, — профессор достал из кармана свой походный фотографический аппарат и произвел им несколько снимков человекообразных существ.
Даже такому ученому, как он, необходимы были реальные доказательства того, что он, в случае возвращения к людям, должен был рассказать им.
Слишком невероятно было его открытие!
Профессора поразило, с каким доверием эти гиганты относились ко всем его действиям.
Ведь на опыте мистера Уоллеса они могли научиться не верить белому человеку. Однако фотографический аппарат, который они легко могли принять за огнестрельное оружие, нисколько не смутил их, и никто из них не сделал попытки отнять его у профессора.
Мамонтов встал, потянулся, спрятал свой аппарат в карман и подошел к одному из человекообразных.
Сам высокого роста, он едва достигал этим гигантам до первых реберных дуг.
Профессор зашел за спину одного из человекообразных, и, став на цыпочки, прикладывая пальцы к его обросшей шерстью спине, принялся считать грудные позвонки.
Гигант стоял спокойно и не шевелясь, лицо его расплылось в улыбку, а в глазах заискрились теплые и приветливые огоньки.
Профессор даже вытянутой рукой не мог достать первого грудного позвонка. Тогда он жестами, приседая на корточки, стал просить своего исследуемого пациента опуститься пониже или согнуться.
Исследуемый гигант понял, что от него требовали, и добродушно стал на колени перед профессором Мамонтовым, одобрительно похлопавшим его по плечу.
Счет позвонков возобновился.
— Тринадцать, — вторично пересчитав, громко сказал профессор и облегченно вздохнул.
Далее последовало измерение черепа.
Человекообразное существо, не двигаясь, разрешало проделывать над собой всяческие эксперименты, не только не протестуя, но даже стараясь не затруднять профессора лишними движениями — само подставляя ту часть тела, за исследование которой принимался профессор, с большой сообразительностью догадываясь о намерениях ученого.
Таз этого существа оказался в пропорциях таким, каким его вылепил из гипса профессор Мамонтов на основании своей знаменитой находки в силурии Богемии.
Профессор торжествовал и, казалось, его ничем не сдерживаемая радость и веселье передались пленившим его существам.
Когда исследование закончилось, профессор протянул руку своему пациенту и крепко пожал лапу своего «параллельного брата».
Однако это чуть не стоило профессору руки.
«Параллельный брат», догадавшись, чего от него хотят, в свою очередь ответно пожал руку профессора, стараясь сделать это как можно нежнее, но кости профессорской кисти захрустели на всю поляну.
Профессор невольно вскрикнул, размахивая в воздухе занывшей рукой.
— Нельзя ли поосторожнее! Ведь перед тобой не мистер Уоллес. Я, братец мой, еще в 1910 году досконально знал о твоем существовании. Вот что значит, милейший, наука!
Но в это время «параллельный брат», к которому была обращена эта тирада, внезапно, вместо ответа, издал такой рев, от которого чуть не лопнули барабанные перепонки профессора.