Подскакивая на выбоинах геркувки, Малгося добралась до Силезии. Номер в гливицкой гостинице сделался ее оперативным центром. Администратору заявила, что не желает, чтобы в ее номере проводили уборки; мягкие обои вскоре покрылись желтыми листками с заметками и газетными вырезками, прикрепленными булавками с цветными головками. Над письменным столиком повесила большую карту округи, на которой цветными фломастерами отмечала места собственных визитов, отмечала номера сделанных снимков и адреса людей, с которыми разговаривала.
Поднятая на воздух плебания; исцеленные люди, к которым неожиданно возвратились старые болезни. Все молчали. Жизнь шла по-старому, люди ходили в костёл и на работу, возвращались, обедали, посылали детей в школу, в которой учительницы ставили колы и пятерки; делали закупки, сплетничали под магазином, но никто не вспоминал про ксёндза Тшаску. Никто не знал, что с ним случилось, никто и не пытался ничего узнать, все были счастливы тем, что чудо вновь превратилось в нормальность, что ксёндз в своей проповеди вновь корит присутствующих за тех, которых на мессу не ходят. Они припали к вновь обретенному порядку, и всем не пришлось даже притворяться, что ничего и не случилось, потому что и в самом деле ничего ведь не произошло. На покрытой землей могиле Теофила Кочика дети сметали снег и зажигали лампадки.
Пьяница под пивной с недоверием глядел на бутылку болса[98], который получил в презент от «šumnyj frelki ze Waršawy, co piše do cajtungůw» (элегантной дамочки из Варшавы, что в газеты пишет — силезск), шум пленки диктофона между одним глотком и другим, потом говорит: «Ja, jak ta fara špryngúo, tam bergmůny byli, to možno úůn mjoú ze gruby jakos bůmba, to jo widźoú kapelůnka iść do łasa, a za ńym pošoú tyn gupi, co go potym znodli we śńygu, ale kapelůnka ńy znodli I ńykere ludźe godajům, co úůnego do Půnbůčka wźyni, jak Matko Bosko, dobro gořoúka», — он жадно глотает дорогой напиток, словно бы опасаясь, что Малгожата заберет у него недопитую бутылку — «jo žech wům już wšisko pedźoú, nic wjyncy ńy wjym, I južech jest ganc ožarty, frelko» (ага, когда плебания взлетела на воздух, там были шахтеры, так что, может, он какую бомбу из шахты имел, а я же видел ксёндза викария, как он в лес шел, а за ним пошел тот придурок, которого потом нашли в снегу, но викария не обнаружили, и некоторые люди говорят, что его Господь Бог забрал, как Богоматерь, хорошая водка (…) я уже пани все рассказал, ничего больше не знаю и уже совершенно пьяный — силезск.). Малгожата перемотала пленку, пьяница чирикал наоборот, «ja, jak ta fara špryngúo, tam bergmůny byli, to možno úůn mjoú ze gruby jakos bůmba», стоп. Пришлось отправиться в полицию. Малгожата всегда умела разговаривать с мусорами, ее эсбекская редакция обучила ее коммуникационному коду, посредством которого общаются и те молодые парни, которые ПНР даже и не помнят, и все же, служа в полиции, переняли ментальность и привычки той самовоспроизводящейся системы. И еще нечто неопределенное говорило им: это своя девчонка, при ней можно говорить и открытым текстом.
Тем не менее, несмотря ни на что, ничего она не узнала.
Малгожата не верила собственным глазам. Взрыв газа, следствие закрыто. Молодой полицейский, показывающий ей материалы, раз за разом бросал значащие взгляды. Малгося знала такие очень даже хорошо: дело скользкое, лично мне ничего не известно, следствие прикрыто по указанию сверху и экспертов. Она расспрашивала, тянула резину — и по тому барьеру, которым огородился мусор, поняла, что таким образом дальше не пробьется, так что просто перестала быть журналисткой и за минут десять соблазнила молодого мусорка, используя простейший репертуар, которы девочки изучают наизусть еще до того, как сделаться женщинами, и к которому у мужчин иммунитет появляется лишь тогда, когда маскулинность уходит, уступая место простатиту и склерозу.
Женщина предложила встретиться вечером. На листочке парень написал ей время и адрес клуба. Так что встретились они в задымленном помещении, разрываемом исходящей из мощных колонок музыкой. Мусор хотел свидания, вот свидание и получил — а Малгоська позволила ему представить себя в чандлеровском свете. И вот молодой Марлоу[99] рассказывал, цинично шмаля «LM», про экспертизы, которые ясно показывали, что плебания взлетела в воздух под воздействием взрывчатки, о шахтерах, которые могли иметь доступ к таким материалам на шахте. И о том, как следствие было насильно прервано, о начальниках, которые закрыли дело по четкому указанию сверху. О том, как он сам пытался тащить дело дальше, хотя прекрасно знал, что это не удастся, и все же пытался, ну ты понимаешь, ради идеи. Ты понимаешь? Ясное дело, что понимала. Поцелуи, мужская ладонь на ее коленке как раз проскальзывала под обтягивающую ткань ее платья.
98
Скажу сразу: BOLS genever — это НЕ джин! Это — дженевер. Но поскольку для многих из нас даже обычный классический джин ещё остаётся не самым распространённым алкоголем, то разобраться в таких тонкостях вообще не реально. Я же по мере сил попробую немного прояснить ситуацию.
Чтобы понять, почему дженевер это не джин, необходим лёгкий исторический экскурс. Использовать для ароматизации спирта различные растительные компоненты стали очень давно. На севере Европы и в Голландии в частности, обрёл популярность довольно крепкий напиток, изготовленный с применением шишкоягод можжевельника. Традиционно он поначалу был предназначен для лечения, но во время Тридцатилетней войны, голландские солдаты тоже им активно «лечились», принимая его так сказать «для храбрости». В это время с ним и познакомились «прирождённые бухарики» — англичане, которые поначалу называли его dutch courage (голландская храбрость), а затем сокращая голландское слово genever — просто gin. Таким образом и объясняется классическая версия происхождения слова «джин». При всём при этом, тот джин, что пили тогда голландские «вояки», и то, что сейчас продаётся под названием gin, это совершенно разные вещи, общего у которых, пожалуй лишь аромат можжевельника. Основное различие тут в технологии. Современный джин, именуемый «London dry», готовят как известно многократной перегонкой зернового спирта СОВМЕСТНО с можжевеловыми ягодами и другими компонентами. В результате получается очень сухой напиток с ярким ароматом можжевельника и других компонентов. При производстве женевера используется так называемое «солодовое вино», получаемое из разных злаковых (рожь, пшеница и др). Затем к нему добавляются всякие «присадки», в том числе и ягоды можжевельника, и другие. Затем всё это дело перегоняется и разводится до нужной концентрации водой. Поэтому у женевера хоть и есть в запахе можжевельник, но тут он далеко не на первом месте, как у «лондонского сухого». Основная его черта — солодовый привкус, что делает его больше похожим не на обычный джин, а скорее на ароматизированный виски! Вторым существенным отличием будет то, что обычный опять таки «ландан драй» практически сразу разливается по бутылкам и идёт в продажу. Женевер же, как правило, подвергается некоторой выдержке. Самый молодой из них называется Jonge, имеющий более резкий вкус и запах. Дистиллят, проведший в бочках несколько лет, называется Oude. Отличается более мягким вкусом и тёмным цветом. Самый старый (по аналогии с коньяком) называется ZO, то есть Zeer Oude. Это уже тоже вполне самостоятельный напиток, имеющий свои правила и традиции
Подробнее на Отзовик: https://otzovik.com/review_5671899.html
99
Для тех, кто не знаком с классикой: Филип Марлоу — вымышленный частный детектив из Лос-Анджелеса, который является главным героем многих нуаровых рассказов и романов Раймонда Чандлера, включая: 1939 — «Глубокий сон», 1940 — «Прощай, любимая», 1942 — «Высокое окно», 1943 — «Леди в озере», 1954 — «Долгое прощание».