Телеграфист (теперь возможно уже бывший) решил пройтись пешком до Баронского проспекта, где располагалась канцелярия станового пристава. По взаимной договорённости с Купавиным, они вместе должны были придти туда вечером, как только разберутся со своими поручениями. Алёша шёл быстро, ему не терпелось поделиться своими впечатлениями. Он был бесконечно благодарен за рекомендательное письмо Штольцена. Ещё бы! Он разговаривал с самим Жуковским, побывал на физической и химической кафедрах Московского университета и был допущен в лабораторные корпуса. Каких только приборов он не увидел. Это самый передовой край российской науки! Казалось, что даже воздух здесь пропитан стремлением к поиску нового. А какие люди работают в университете. Настоящие учёные.
Рябичкин так размечтался, что едва не угодил под копыта лошади, впряжённой в обогнавший его экипаж. Кучер, ругаясь на него, обернулся и, тряся в негодовании клочковатой бородой, прикрикнул на свою пегую кобылку и коляска помчалась дальше. На пассажирском сидении позади возницы расположился один из самых известных и богатых людей в Новогиреево — Илья Лукич Борисов. Высокий дородный господин в цилиндре, прекрасно пошитом пальто из английского сукна, в лайковых перчатках и с белым шарфом на шее. Он более всего походил на какого-нибудь богатого буржуа из центральной Европы. Лицо его было правильной формы, с лихо закрученными шикарными усами и умными карими глазами. И только нос был по-настоящему русский. Выражаясь народным языком — «картошкой». Вся фигура законодателя женских мод в посёлке излучала энергичность и уверенность в своих силах.
На сидении рядом с Борисовым располагался человек, имеющий совершенно другую внешность. Нос его наоборот был длинный и тонкий, с чуткими трепещущими крыльями, торчащий вперёд, как лезвие кинжала. В этом не было ничего удивительного, ведь он родился в Италии, и звали его Мауро Боццони. Он был художником и «архитектором одежды», как сам называл свою профессию. По-русски он говорил очень плохо и предпочитал общаться на французском, распространённом в то время среди высшего общества. В посёлке итальянец появился сравнительно недавно, и откуда его взял Борисов никто толком не знал. Однако жил Боццони в доме у «тряпичника» и помогал ему и Машеньке Борисовой создавать платья по последней европейской моде.
Ах, Машенька, Машенька! Какими глазами она смотрела на итальянца, как внимательно и усердно слушала его. Боццони, как любой истинный итальянец, умел завораживать женщин. Его тёмные выразительные глаза под разлётом чёрных бровей искрились тайной и поражали наповал женское сердце. Певучий, музыкальный. Его голос проникал в самые сокровенные уголки души. Для наших северных женщин очень трудно устоять перед обаянием теплой солнечной Италии. Они с лёгкостью приписывают южным мужчинам те черты, которых, может быть, и нет в действительности, но которые они так хотят видеть. Воображение рисует прекрасных благородных принцев, готовых ради любви на всё. Но как оно порой бывает предательски обманчиво. Так и Машенька Борисова была очарована модельером, живущим в их семье, как и любая бы другая бывшая на её месте.
Обо всём этом знал, а что не знал, то предчувствовал, Рябичкин, и на душе у него было жутко тоскливо. Он сразу же невзлюбил итальянца и, сам про себя, приписывал ему всевозможные человеческие пороки и мечтал лишь о том, чтобы Боццони поскорее убрался бы к себе в Италию (конечно один, без Маши).
И теперь, когда коляска с Ильёй Лукичём и Боццони промчалась мимо, Алексей посмотрел им вслед, вздохнул и спустился с высот научных мечтаний на бренную землю. Он остановился, вздохнул ещё раз и постоял так несколько минут. Господь испытывал его. После радостного настроения в душу заползла грусть и, похоже, собиралась остаться там надолго. Но молодость, молодость брала свои права смело и без сомнений. Рябичкин встрепенулся и посмотрел по сторонам… Весёлое весеннее солнце клонилось к закату, чтобы завтра снова воссиять над землёй, первые листочки распускались на деревьях и кустах, неугомонные птицы шумели повсюду, природа пела оду жизни и любви.
«Никому её ни за что не отдам!» — подумал Алёша и, улыбнувшись своим словам, бодро зашагал дальше.
Когда он подходил к канцелярии, то увидел через окно уже сидящих за столом и дожидающихся его Штольцена и Купавина. Свет ещё не включали, и в комнате царил легкий полумрак. Добротное бревенчатое здание внушало тихое уважение своей чистотой и правильностью формы. Дом был достаточно большой, построенный по классическим канонам того времени, и лишь легкая остроконечная башенка, располагающаяся справа от входа на веранду, придавала воздушности всей конструкции и запоминалась посетителям надолго. В глубине двора располагался небольшой, но надёжный флигель для арестантов. Сейчас он был пуст и не охранялся, а возле входа в основное здание стоял, изредка переминаясь с ноги на ногу, охранник.