Рассказывают, что Сократу однажды приснился сон, будто он держал на коленях лебедёнка, а тот вдруг покрылся перьями и взлетел с дивным криком; на следующий день он встретил Платона и сказал, что это и есть его лебедь. Про Платона же говорят, что тот готовился выступить со своей трагедией на состязаниях драматургов и шёл в театр по поводу постановки. Возле театра он встретил Сократа, который говорил с прохожими, и так увлёкся его беседой, что сжёг все свои стихи и больше уже не сочинял их. С этих пор (а было ему двадцать лет) он стал неизменным слушателем Сократа...»
И тут Эпикур почувствовал какое-то неудобство, словно что-то постороннее, большое и тёплое, появилось в его левом боку. Он попытался сесть удобнее, потом поднялся, потому что теплота превратилась в жаркую боль. У него ещё хватило сил добраться до кухни. Увидев его перекошенного, с бледным искажённым лицом, мать вскрикнула.
Эпикура уложили в постель. Он слышал, как мать посылала Миса за врачом и давала наставления Гигее сварить целебный отвар. Сама Хайрестрата сидела около больного сына и гладила его руку. Он читал на её лице страдание, хотел утешить и не мог. Боль накатывалась волнами. Он весь сжимался, чувствуя, как раскалённый сгусток ворочается у него в боку — сильнее, сильнее, потом вдруг затихает, продолжая жечь, но уже не так нестерпимо. Кажется, можно лечь поудобнее, и тогда всё пройдёт. Он осторожно поворачивался, подсовывал под бок край одеяла, но нет, боль опять начинала расти, и он снова лежал беспомощный, стиснув зубы, обливаясь потом от напряжения.
Это была пытка, кара, наказание, и Эпикур уже понимал, за что и кто мог наслать на него неожиданную беду. Он понимал, что его настигло жестокое предупреждение тёмных сил, посланное только за то, что он решился не считаться с ними.
— Покричи, мой мальчик, — уговаривала мать, — может быть, станет легче.
Но Эпикур не позволял себе кричать. Что это было — протест, упрямство, злость? Он проклинал нечестивца, призвавшего в подземелье гнусных демонов. Пусть испытает этот злодей на себе то, что наслал на страдальца, который в ту пору ещё не родился...
— Сейчас Гигея принесёт лекарство, и тебе станет легче, — говорила Хайрестрата.
...Ещё не родился. Но, наверно, и того жреца уже тоже нет на свете. Зачем же тянется эта пытка подземным огнём ещё не рождённого по приказу мертвеца? Что им надо от него? Раскаянья, клятвы забыть о колодце? Может быть, какой-то искупительной жертвы?
Гигея принесла лекарство. Эпикур выпил из глиняной чашки горький горячий отвар, потом снова в изнеможении повалился на постель. Лекарство не помогало, в полубреду он сражался с поселившейся в нём огненной болью. Это была невидимая снаружи тяжёлая и изнурительная битва.
Наконец пришёл врач Меланфий. Он попросил Эпикура сесть и легонько стукнул его кулаком по пояснице. От этого боль резко прыгнула вверх. Эпикур вскрикнул.
— Колика, — сказал Меланфий, помогая Эпикуру лечь. — Болезнь вызывают камни, возникающие в почках.
— Я так и решила, — вздохнула Хайрестрата. — Бедный мальчик, наверное, это я так наградила его, мой отец страдал такой же болезнью. При обострениях он пил отвар можжевеловых орешков. На всякий случай я дала сыну чашку.
— Правильно, — похвалил Меланфий, — но этого мало. Я пришлю тебе целый набор трав...
Визит врача направил мысли больного по новому пути. В самом деле, откуда он взял, что боль связана с заклятием? При чём тут здешнее подземелье, если болезнь перешла к нему по наследству от деда, который всю жизнь провёл в Афинах? Заклятия ни при чём, это его, Эпикура, собственная болезнь. Её можно лечить, её нужно перетерпеть, он должен вести себя как воин, получивший рану, гордый своим терпением и стойкостью. Рано или поздно боль кончится. О боги, когда же она кончится?!
Снова и снова наплывали полосы страданий. Эпикура поили лекарствами, давали воды с вином, он глядел на мать, и ему казалось, что она измучилась ещё больше, чем он.
И вдруг всё кончилось, словно обрубили топором. Боль пропала сразу, бок отпустило, и тело освобождённо расправилось. Можно было двигаться, раскинуться, лечь как хочется, не боясь снова вызвать её. Эпикур опять стал таким, каким был утром, каким был всегда до того, как познакомился с чудовищем, объявившимся у него внутри. С глубоким вздохом он растянулся на постели, закинув руки за голову. Он понял, какое это счастье просто лежать и дышать и видеть в проёме двери освещённое солнцем дерево.