Выбрать главу

Подобно Платону, его гениальный ученик принадлежал к тем последним мыслителям Эллады, которые еще питали надежды на возрождение полисного общества и предлагали для этого свои проекты, хотя бы теоретические. Аристотель ушел из жизни раньше, чем иссякла окончательно вера в возможность свободного общества и государства, раньше, чем вся Греция превратилась в оскудевающее захолустье, и поэтому он еще стремился в своих сочинениях (и прежде всего в «Политике» и «Афинской политике») проследить закономерности развития общества и извлечь уроки из прошлого. Пытаясь выявить, какое же из общественных устройств является наиболее жизнеспособным, он сравнивал конституции разных греческих полисов (им самим и его учениками было подготовлено целых 168 такого рода исследований), рассматривал отдельные формы государств в их историческом развитии и выделил в конце концов три основные формы, в каждой из которых «правильной» соответствует «неправильная», как ее извращение, переход в противоположность: монархия и — деспотия (или тирания); аристократия и — олигархия; демократия и — охлократия (господство черни). В государстве в целом философ видел цель, к которой стремится естественное развитие человеческой жизни, а лучшей его формой считал умеренную демократию. В соответствии с этим Аристотель строил и свою этику — науку о жизни человеческой, главный принцип которой он видел во всеобщем благе, а высшую цель — в правильной деятельности, без которых невозможно личное счастье. Признавая необходимость некоторого количества внешних благ, Аристотель и его последователи — перипатетики считали высшими из благ те, что связаны с деятельностью разума и души. Они порицали чрезмерную тягу к обогащению и роскоши, видя единственную пользу от богатства в возможности нести расходы на пользу общества. Причем сам Аристотель не одобрял излишних трат на праздники и зрелища. Огромное значение для достижения подлинно счастливой жизни он придавал образованию и воспитанию, не раз повторяя, что между человеком образованным и необразованным такая же разница, как между живым и мертвым. Превыше же всего он ставил разум, утверждая, что наивысшее удовольствие — это чистое мышление (и поэтому у способного к мышлению никогда не будет недостатка в удовольствии), и именно человеческое счастье состоит в совершенной деятельности ума. Но при этом в отличие от многих последующих философов (и в том числе от Эпикура, который воспринял один из главных Аристотелевых принципов — свободу выбора для человека) основатель перипатетической школы утверждал, что человек может быть действительно счастлив только при общественной жизни. То есть при той самой жизни, которая уже на его глазах начинала сходить на нет и чего Стагирит, по-видимому, так до конца и не понял.

Среди учеников Аристотеля не нашлось никого, кто был бы достоин стать продолжателем его дела. Дикеарх, Феофраст, Деметрий Фалерский и другие, хотя и достигли заметных успехов в физике, астрономии, ботанике, истории и филологии, в основном занимались комментированием его многочисленных трудов, приведением в порядок завещанных им рукописей. Наибольшей известностью среди перипатетиков пользовался Феофраст, сын сукновала с острова Лесбос, написавший ряд сочинений по ботанике, истории и общим вопросам философии, но оставшийся в веках прежде всего как автор маленьких психологических очерков под названием «Характеры» — ценнейшего художественного описания нравов этого времени упадка гражданственности и почти общей несвободы.

И Аристотель с его учениками, и достопочтенный Ксенократ не могли не чувствовать, что та философия, ради приобщения к которой съезжались к ним раньше молодые люди со всех концов Эллады, становилась все более далекой и чуждой реальности. Нравственная философия, основанная на вере в жизнь, в возможности общества и каждого отдельного человека, оказывалась все более несоответствующей удручающей реальности. И люди нуждались теперь в такой «науке жизни человеческой», которая помогла бы им выстоять в пошатнувшемся мире, создать которую пытались когда-то софист Протагор, считавший человека «мерой всех вещей», и больная совесть афинян — Сократ. С каждым годом становилось все очевиднее, что теоретическое знание (то, что в трудах философов обычно вмещала в себя часть под названием «Физика») очень мало влияет на ход событий действительной жизни, и поэтому все чаще приверженные к философии начинали или вообще отказываться от исследования законов природы и космоса, или же рассматривать это исследование лишь как необходимую предпосылку для обоснования своей жизненной позиции. Такого рода была философия скептиков, а также киников, к которой склонялось все большее число не очень-то искушенных в астрономии, физике или логике людей, которым надо было просто на что-то опереться душой, как-то утвердиться, чтобы не потонуть окончательно в зыбком и неопределенном бытии.

И если вывод, к которому в конце своей долгой, наполненной трудами и думами жизни пришел Демокрит, о невозможности для человека объяснить до конца законы Вселенной был неизбежным следствием его обширных исследований (когда чем больше он углублялся в познание мира, тем дальше и шире раздвигались границы этого познания), то у тех, которые называли себя скептиками, отказ от познания был порожден прежде всего горьким бессилием что-либо изменить в своей собственной жизни. И поэтому (повторяя во многом отшельников-гимнософистов, которые так поразили греческих философов — спутников Александра в Индии) они предпочитали считать, что наш мир — это только иллюзия, что в нем все едино, и белое и черное, и что самое правильное для человека — это погрузиться в Нирвану, отойдя от всех дел, как злых, так и добрых.

И уже казались «Платоновы беседы пустым бредом», а «состязания на Дионисиях — большими иллюзионными представлениями для дураков», потому что настоящей жизни, жизни свободных, уверенных в своем завтрашнем дне людей, больше не было. Той самой жизни, хозяевами которой (энергичными, сильными, полными честолюбивых планов и грандиозных замыслов) были не ведавшие об атараксии и праздности предки всех тех современных Эпикуру мыслителей, которым уже не оставалось ничего иного, как только принять этот образ жизни как единственно возможный. Людьми все больше овладевало равнодушие, и не только что к законам мироздания или же к политической деятельности, но и пагубное безразличие к близким, к себе, к самой жизни. И теперь, когда судьба столь многих людей, оказавшихся на самом дне общества, вообще не интересовала государство и соотечественников, когда стало совершенно безразличным, существуешь ли ты как сытый обыватель с мелитской собачонкой на коленях или же как нищий, ночующий в портиках, теперь греки совсем по-другому смотрели на киников, которые еще четверть века назад вызывали брезгливое негодование у добропорядочных граждан.

Философия киников (если только можно было это считать философией в полном смысле слова) зародилась еще в прошлом веке среди бедняков, лишившихся средств к существованию и выбитых из привычной колеи, и явилась иллюзорной попыткой сохранить свободу и достоинство со стороны людей, которых все меньше и меньше считали за таковых. Это был тщетный бунт против отживших общественных установлений, стремление противопоставить свой отказ, свое нарочитое пренебрежение роскоши богачей и сытости обывателей, а свою собственную систему взглядов — лжи общепринятых условностей. Киникам казалось насквозь фальшивым и неприемлемым все — государство, законы, мораль, потому что все это служило лишь интересам имущих и было чуждо, даже враждебно людям труда и тем вконец обездоленным неудачникам, для которых не находилось даже работы. Киники презирали весь мир, потому что он отвергал их, и предпочитали добровольному рабству свободу всеобщего отказа.

Уже ученик Горгия и Сократа, афинянин Антисфен, («человек с гераклитовским складом ума»), проповедовал суровую умеренность жизни, порицая выгодные лишь богатым законы и утверждая, что «труд есть благо». Бедный и больной (он умер от чахотки), Антисфен учил, что жизнь есть деяние, что каждый свободен в выборе пути и имеет право на моральную автономию. Незаконнорожденный, в драном плащишке (впрочем, скорее назло, чем по бедности), основатель кинизма открыто выражал свое презрение к народному собранию, властям, официальной морали, к приобретательству и накопительству, считай единственно ценным достоянием добродетель — «это оружие, которое нельзя отнять» и «разум — самое прочное из укреплений, ибо его нельзя ни уничтожить, ни предать».