- Гош, давай обсудим, когда вернусь с побережья.
- К тому времени я могу передумать, - обронил он небрежно.
Да пожалуйста! - вспыхнула я как спичка. Больно надо! Не очень-то и хотелось.
- Прекрасно. Если приспичило, встань завтра под люстрой в холле и крикни: "Требуется жена для карьерного роста!" А меня не трогай.
В общем, я обиделась на Мэла, хотя в чем-то он оказался прав. Давно следовало обсудить наше общее будущее и расставить приоритеты. После откровений Константина Дмитриевича поездка на побережье обрела реальные очертания, став для меня не просто целью, а идеей фикс. Путеводной звездой.
Я дулась, а на Мэла напало раздражительное настроение. Надев наушники, он посвятил вечер курсовой работе по символистике, расслабляясь под тяжелый рок.
Смешно вести себя по-детски. Нужно помириться и прогнать недопонимание. Не люблю, когда наши ссоры затягиваются. Начинает ныть сердце, и всё валится из рук. Подойду и обниму его. Приложусь щекой к макушке.
- Гош, я получу аттестат и съезжу к маме. Вернусь, и тогда решим, что делать дальше.
Он снял наушники:
- Уедешь, а мне предлагаешь ждать на Большой земле? Сколько? Год или два?
- Не знаю... - растерялась я. - Меньше! Месяца вполне достаточно. Погощу на побережье и приеду обратно.
Балда я была. Мне казалось, большие расстояния - плевое дело. День - туда, день - обратно, и куча времени рядом с мамой. Нужно столько ей рассказать!
- Хорошо, - объявил Мэл. - Поедем вместе. Заодно познакомлюсь с тёщей.
С какой тещей? С мамой, что ли? Он поедет вместе со мной?! На край света?!
Подобного поворота событий я не ожидала. Не предусмотрела. Наверное, у меня был достаточно остолбеневший вид, потому что Мэл спросил:
- Дело не в побережье, ведь так, Эва? Почему ты упорно отказываешься признать, что наши отношения рано или поздно завершатся браком? Чего боишься?
- Ничего, - буркнула я, отворачиваясь.
Мэл нагнал меня на кухне и припер к холодильнику.
- Говори, - потребовал и не отпустил, пока я, смущаясь и отводя взгляд, не промямлила что-то о плохой наследственности, которая ждет моего ребенка. О том, что малыш никогда не увидит чертовы волны. И о том, что у меня, возможно, не будет детей из-за проклятья, растворенного в крови. То, что дед Мэла назвал даром небес, я посчитала наказанием. Тяжким бременем, возложенным на слабых и немощных людишек. Разве способен примитивный человеческий разум уяснить величие свалившейся благодати? Разве может он постигнуть суть божественного замысла? Как жить, зная, что я - урод? Зачем самый старший Мелёшин сказал мне, зачем?
- Без истерики, - сказал Мэл, обхватив мое лицо ладонями, и велел: - Смотри на меня. Успокойся. Дыши... Не подозревал, что ты перевернешь рассказ деда с ног на голову. Поэтому всю неделю ходила сама не своя, да? Запомни, Эва, ты - редкий цветок, который распускается раз в сотню лет. А за редкостями охотятся и убивают конкурентов... Насчет детей не переживай. Ты меня знаешь, я отступать не привык и всегда добиваюсь своего.
- Маме не повезло, ее дочь родилась слепой. И мне не повезет, - упорствовала я.
- Наш ребенок увидит волны. Железно. Даже не сомневайся. Хочешь, прямо сейчас займемся? Мальчиком, например. Эдиком или Серёгой. Или девочкой, такой же вредненькой, как и ты. И назовем её Акулиной. Или Аграфеной.
Фыркнув, я рассмеялась, и напряжение отпустило.
- Рановато. Сначала нужно съездить на побережье. Гош, давай отложим семейные вопросы на потом.
- Рубля откладывать не любит. Вспомнит о блуде, творящемся под носом, и объявит немилость твоему отцу или моему за плохое воспитание отпрысков.
- Когда вспомнит, тогда и поговорим, - поставила я точку в разговоре, и Мэл согласился с неохотой.
Таким образом, тема свадьбы-женитьбы на неопределенный срок отступила на дальний план.
А через неделю мы с Мэлом получили приглашение на интервью в телевизионную студию центрального канала. Оказывается, благодаря грамотной подаче фотоматериалов в прессу, наши имена поднялись на первую строчку рейтинга "Влюбленные года" и вот уже пару месяцев держались на плаву. А я упустила сей факт из внимания, переживая из-за дней рождения, наводнивших октябрь, и по поводу неутешительных открытий о моем родословном древе.
К величайшему изумлению, Мэл согласился на интервью при молчаливом одобрении моего отца и Мелёшина-старшего. Зато я устроила безобразную сцену. Чтобы меня показали крупным планом по телевизору, и зрители услышали невнятное заикающееся блеяние?! Ни за что.
Мэл привел бездну доводов. Во-первых, общение в виде интервью принято в средствах массовой информации, и в приглашении на телевидение нет особого умысла. Гораздо подозрительнее будет выглядеть наш отказ. Во-вторых, передача идет в дневное время, поэтому целевая аудитория - домохозяйки и глухие старички. В-третьих, это не прямой эфир, а запись, и я смогу отбраковать неудавшиеся кадры. В-четвертых, бекать не придется, потому что перед интервью нам пришлют вопросы, и цензоры подготовят ответы, а репетиторы научат правильной дикции.
- Зачем? - заламывала я руки. - Разве нельзя отказаться? Лично мне до фонаря какие-то там рейтинги.
- А мне - нет, - ответил Мэл. - Откажемся, и нас сочтут высокомерными зазнайками. Сегодня мы - лидеры парада, а завтра наши имена напишут на мусорных баках и будут поливать грязью на каждом углу. Не стоит недооценивать прессу и телевидение. Если нас подвергнут остракизму, даже мой отец не сумеет выправить ситуацию. Так что, Эвочка, ты обязана поддержать меня.
Умеет же человек давить на больную мозоль, то есть на чувство долга и ответственность. Промучившись полдня угрызениями совести, я дала согласие на интервью. Можно сказать, совершила подвиг.