После маминых откровений настал мой черед делиться постыдностью. Мой стыд - не чета маминому. Я не забуду о нем до конца жизни. И расскажу, тихо и с запинками, отводя глаза, о первом годе обучения в захолустном колледже и о нелегкой учебе, но благоразумно умолчу о потенциалах, которые так и не сдвинулись с нуля. Расскажу о плюгавеньком преподавателе общей теории висорики, прожившем до сорока пяти лет с матерью. Расскажу о тройке, полученной в гостиничном номере на несвежем постельном белье. Расскажу о своем первом разе, от которого не осталось воспоминаний из-за сильнейшего опьянения дармовым коньяком. И пусть память отшибло напрочь, ощущение мерзости останется на всю жизнь. Расскажу о том, что с тех пор ненавижу уменьшительные "малышка" и "крошка". Расскажу о том, что преподаватель общей теории висорики - тихий извращенец с набриолиненными волосенками и ужасающей близорукостью - неожиданно решил похвастать своей неотразимостью, прикатив к колледжу на машине родственника. Расскажу о том, что поездка прервалась по причине аварии и гибели водителя. Всё-таки садясь за руль, нужно иметь права и разбираться в педалях. Расскажу и о том, как напилась повторно, опустошив бутылку, прихваченную из гостиницы. Напилась от немыслимого счастья, ибо накануне "малышке" предложили получать оценки в обмен на индивидуальные практические занятия по общей теории висорики.
Вот он, мой стыд. Девчонки из интерната покрутили бы пальцем у виска. Для них подобные сделки считались нормой с четырнадцати лет. Эка невидаль! Отряхнулась как кошка и пошла дальше. Зато в ведомости стоит оценка, и еще будут. А если стараться, то не трояки, а пятерки. Но мама имеет полное право упрекнуть и осудить. Я струсила. Не боролась, а пошла легким путем, заполучив вымученный трояк.
Мама не стала упрекать. Прижав к груди, гладила меня по голове, приговаривая:
- Всё прошло... всё прошло... Это плохой сон... он больше не вернется...
Малинник всколыхнулся, и на тропке появился возбужденный Егор.
- Смотрите, кого я пой... Эвочка, что случилось? Где болит? - встревожился, бросившись ко мне.
- Спасибо, Гошик, со мной всё в порядке. Мы заговорились и потеряли счет времени. Правда, мам?
- Да, совсем запамятовали, - кивнула она и всплеснула руками. - Батюшки мои! Что это?
Муж вынул из-за спины нечто иссиня-черное, покрытое перьями и с хвостом. Он держал за лапы большущую птицу, её голова болталась на весу.
- Что это? - ответил вопросом на вопрос. - Вернее, кто это? Сам не знаю. Ухнуло с ветки, ну, я и запулил nerve candi*.
- Это глухарь, - сказала мама с уважением. Но к кому: к птице или к Егору?
- Бедняжка, - потянулась я, чтобы пожалеть безжизненное пернатое, пострадавшее от руки доморощенного охотника.
- От него будет польза? - спросил деловито муж, отведя руку с глухарем подальше от моей заботы.
- Конечно. Это же дичь, - удивилась мама. - И перо нелишне.
Егор отправился к летнику с птицей в руке.
- Куда ты его? У него ж детки малые! - крикнула я вдогонку.
- Нет у него деток, - сказала мама. - Глухарки в одиночку выводят птенцов и растят.
- И что с того? - помертвела я и бросилась вслед за мужем.
Он же, извлекши пояса из дождевиков, связал их в виде веревки и обмотал лапы и тушку, обездвижив птицу. Зачем? Глухарь и так парализован заклинанием.
- Что собираешься делать? - спросила я, видя, как Егор укладывает птицу в летник.
- Подожду деда Митяя. Пусть решит, - ответил он, напившись воды из бурдюка. - Почему плакала?
- А-а, вспомнилось разное. Ты же знаешь, у меня теперь глаза на мокром месте.