Это был изящный медальон из чистого золота, украшенный необработанным жемчугом, рубинами и дымчатыми топазами и символами трех птиц, чье оперение блестело драгоценными камнями, а цветок, который держала верхняя птица, был отделан жемчугом.
Одна жемчужина отсутствовала, и мне было трудно подобрать такую, которая имела бы точно такой же мягкий блеск.
Его принесла пожилая леди. Я увиделся с ней и выразил свое восхищение мастерством изготовления медальона.
— Ах, — ответила она, — его изготовил очень известный ювелир, мой двоюродный дядя, и у него к нему особое отношение, — думаю, он никогда не расстался бы с этой вещицей, но был так огорчен утратой жемчужины, что не мог успокоиться, пока я не предложила ему починить его. Он, как вы понимаете, — с улыбкой добавила она, — старый человек. Он изготовил это украшение, должно быть, лет семьдесят тому назад.
Лет семьдесят назад — это была дата, указанная на табличке Энн Лит, и она возвращала ко времени написания портрета.
— Я видел этот герб прежде, — заметил я, — на портрете одной дамы и табличке, повешенной в память о некой Энн Лит. — И снова это имя произвело неприятное впечатление.
Пожилая леди поспешно забрала медальон.
— Оно связано с чем-то ужасным, — быстро произнесла она. — И мы не говорим об этом — это очень старая история. Я даже подумать не могла, что кто-то о ней слышал…
— Мне ничего не известно, — поспешил заверить ее я. — Я приехал в Глазго совсем недавно, учился у своего дяди, а затем занял его место.
— Но вы видели портрет? — спросила она.
— Да, в доме моего друга.
— Как странно. Мы понятия не имели, что он существует. Мой двоюродный дядя, правда, упоминал об одном, — где она изображена в зеленом шелковом платье.
— Совершенно верно, в темно-зеленом шелковом платье, — подтвердил я.
Леди была поражена.
— Лучше об этом забыть, — решительно произнесла она. — Мой родственник, как вы понимаете, очень стар — ему почти сто лет, сэр, — его ум не так крепок, и он иногда рассказывает странные истории. Все случившееся неправдоподобно и ужасно, но нельзя сказать точно, что дядя выдумал, а что было на самом деле.
— У меня и в мыслях не было его беспокоить, — сказал я.
Но моя клиентка пребывала в нерешительности.
— Если вам что-то известно об этом портрете, возможно, вам следует ему об этом рассказать; он не может говорить о нем без слез, но нам всегда казалось, что портрет — всего лишь выдумка…
Она протянула мне медальон.
— Может быть, — с сомнением добавила она, — вы будете столь любезны, что сами отнесете его моему родственнику и решите, что следует ему сказать, а что — нет?
Я охотно принял это предложение, и леди назвала мне имя и место жительства старика, который, хотя и обладал немалыми средствами, последние пятьдесят лет жил уединенно в отдаленной части города за Рутерглен Роуд, неподалеку от Грина, некогда красивого и фешенебельного места отдыха и развлечений молодежи, а сегодня отличающегося тишиной и запустением. Я отправился туда при первой же возможности, и вскоре оказался за городом, почти у самой реки, а еще через некоторое время — у одинокого особняка Энеаса Бреттона, — таково было имя старого ювелира.
Когда я приблизился к входу в темный заросший сад с черными блестящими лаврами и гардениями, меня приветствовал собачий лай; наконец, мрачная женщина в старомодном чепце услышала звон ржавого колокольчика.
Попасть к мистеру Бреттону оказалось непросто; меня впустили только после того, как я показал медальон и отказался передавать его кому бы то ни было, кроме владельца.
Старый ювелир сидел на южной террасе, в блеклых лучах сентябрьского солнца. Он был закутан в плед, совершенно скрывавший его фигуру, в меховой шапочке, завязанной под подбородком.
У меня сложилось впечатление, что когда-то он был красивым, энергичным человеком; даже сейчас, став немощным стариком, он сохранил нечто величественное в своем облике. И хотя он выглядел слабым телесно, я ничуть не сомневался, что разум его если и ослаб с годами, то совсем немного.
Он принял меня весьма учтиво, но было очевидно: он не привык к посещениям незнакомых людей.
Он сказал, что рад видеть собрата по ремеслу, и с похвалой отозвался о том, как я починил его медальон.
Повесив его на тонкую золотую цепочку, висевшую у него на шее, он спрятал медальон под одежду.
— Красивая вещь, — сказал я, — очень необычная.
— Я сам изготовил его, — ответил он. — Более семидесяти лет назад. За год до того, как она умерла, сэр.
— Энн Лит? — рискнул спросить я.