Полным-полна небольшая, низенькая хатка в три окна. Стояли, сидели, расположились на полу — где кто как сумел. В уголочке хаты стояла «елка» — куст акации, наряженный тряпочками, лентами, конфетными обертками. Открылся занавешенный рядном уголок хаты — сцена. В первом действии дети, которых подготовила Валентина, рассказывали стихи, плясали под баян Николая, а Дед Мороз, которым нарядился Иван Коржов, в шубе, шапке, с бородой, пел и плясал с ребятами, доставал из мешка конфетки. Сцена, баян, наряженная «елка», пляшущие с улыбкой дети. Господи, праздник!
Во втором действии под баян Николая пела Валентина. Она надела красивое платье, туфли, сделала прическу. На «сцену» вышла уверенно, держалась раскованно.
Пела Валентина и веселые, и грустные песни, пела русские и украинские: «Катюшу», «Землянку», «Ничь яка мисячна…». От песен, от музыки веяло дыханием довоенной жизни, которая сейчас виделась невероятно полной, веселой, счастливой. Как хлопали Валентине, как улыбались!
С уголочка крошечной «сцены» грустно смотреть в «зал», в лица набившихся в хату Епистиньи хуторян. Женщины, молодые вдовы и пожилые матери, немного мужчин, на полу — ребятишки. Ребята, которым не хватило места в хате, смотрели в окна с улицы, отталкивая друг друга… Все одеты в темное, старенькое: платочки, телогрейки, кожушки, на ногах что-то такое ношеное, что все прячут с глаз, поджимают ноги под лавки. На лицах и улыбки, и печаль, и слезы, которые, не скрывая, утирают натруженными ладонями. Восторженны лица детей. Праздник!..
Среди женщин в хате сидела и постаревшая Аня, украсть которую когда-то давным-давно в невероятно далекой и такой счастливой жизни не удалось Николаю. Муж ее погиб на войне.
Сильно похудевший, бледный, сидел на табуретке на маленькой сцене Николай, играл на баяне. Взгляд печальный; Николай погружен в себя. Раны его болели, мелкие осколки снаряда, сидевшие в теле, постоянно давали о себе знать ноющей, а иногда невыносимой болью… Непростой вопрос — почему же почти целый год Николай не писал домой из госпиталя, хотя раны его, судя по медицинским документам, не были смертельно опасными. Он говорил: «Думал, не выдюжу…» И дело тут не только в его ранах. Годы войны, гибель братьев, гибель фронтовых друзей, очевидно, наполнили его сокрушающей усталостью. Тут и грохнул рядом снаряд. И когда Николай пришел в себя, почувствовал, что жить не хотелось. Безразличен был этот мир. Не хотелось вновь впрягаться в лямку жизни и тащить немилый воз. И состояние это было хуже, опасней, чем раны… Услышал ли он молитвы матери, почувствовал ли, что смертью своей может совсем добить ее, осиротить детей, но Николай медленно-медленно ожил. Жизнь понемногу взяла свое, правда, не полностью. Ему сейчас нужна была сильная, оживляющая душевная поддержка, а где ее почерпнуть в этой жизни, здесь, на хуторе, где столько беды?
Сидела среди женщин в «зале» и Епистинья. Сын играл на баяне, дочь пела. Вот и все, что осталось у нее от большой семьи.
Валентина с мужем уехали в Прибалтику. Николай стал работать в колхозе плотником, хотя раны его не заживали; дела колхозные были так запущены, что председатель упросил Николая потихоньку, в меру сил «постучать топором». Скотные дворы, конюшни, арбы, повозки, сани — все надо было ремонтировать, обновлять, строить, изготовлять заново, а Николай был хороший плотник, замечательный столяр.
Николай жил на другом конце хутора, в километре от хаты Епистиньи. С его раненой ногой да после работы, которая выматывала его, да с его душевной усталостью навещать мать почаще он не мог. И у нее — дом, хозяйство, внуки. Вроде бы рядом Коля, а виделись не так часто, как хотелось.
Когда шла война, всем казалось: ну, вот кончится, тогда и заживем. «Тогда — жить! Хорошо жить будем!» — писал Илюша с фронта. Так и казалось — придут с войны бойцы, победители, орлы, как писали о них в газетах. Они пришли, но далеко не все. И как же они устали! Пришли в надежде отдохнуть, оттаять душой, отогреться у домашнего огонька. А огонек этот дома едва-едва горел. Великим напряжением сил победил наш народ фашистскую Германию, против которой не выстояла ни одна страна.
Потекла, потянулась послевоенная жизнь.
Два года после войны выдались неурожайными: сказались разорение, усталость, засуха. Радость и горе в хатах жили рядом: радость — война кончилась, «мы победили», кто-то вернулся с войны, игрались свадьбы, рождались дети, подростки становились юношами и девушками, пели песни вечерами; горе — вдовы, сироты, бедность до нищеты, покосившиеся хаты, «палочки» в колхозе, тяжелая работа. Благословенная Кубань была нищей, как и вся страна.