Наконец лагерь был построен: деревянные бараки, окруженные несколькими рядами колючей проволоки, сторожевые вышки с прожекторами и пулеметчиками на них. Каждые три барака отделялись от других дополнительными рядами колючей проволоки. В бараке темно, сыро, зимой холодно. Рассчитан барак на 140 пленных, а помещалось по 400–500 человек; спали на голых нарах в три этажа, на земляном полу.
Лагерь не считался концентрационным, в нем не было душегубок и крематориев. Это был обыкновенный лагерь. Пленные, поступавшие сюда, проходили карантин, проверку абвера, медицинскую комиссию и распределялись по рабочим командам на заводы, шахты, фабрики. В самом лагере пленные находились один-два месяца, но и за этот срок много пленных погибало, не выдержав голода, издевательств, побоев. Всего за неполных четыре года через лагерь прошло около 400 тысяч пленных, из них только на братском кладбище лагеря похоронено более 65 тысяч человек, а сколько таких лагерей, сколько безвестных могил и кладбищ было разбросано по Германии.
Филипп прошел через Шталаг-326 два раза. В первый раз, как указано в его личной карточке, 4 июня 1944 года. Вместе с другими пленными его доставили сюда из какого-то лагеря на территории нашей страны; через месяц, пройдя карантин, он был направлен из лагеря в рабочую команду.
Второй раз Филипп оказался в лагере в январе 1945 года. Узник лагеря Сильченко Владимир Семенович, работавший в нем врачом, рассказал об этом так:
«Наступил 1945 год. Гитлеровцы терпели крах. Жизнь в Германии ухудшалась и ухудшалась. Ощущалось это и в лагере. Хлеба стали давать вполовину меньше. Смертность от истощения возросла.
Я лечил пленных в 8-м заразном бараке, посещал больных в других бараках. Однажды ко мне в барак пришел фельдшер Мусатов и передал, что в амбулаторию привели группу пленных из команды 704 из Кракса и один из пленных передает мне привет от врача Мочалова. Это был наш условный пароль, по которому человеку надо было помочь. Мусатов и Мочалов были мои земляки, воронежцы, активные участники подпольной группы. Я поспешил к амбулаторному бараку.
Зима стояла «сиротская», без снега, но истощенные пленные, в изношенном обмундировании, без шинелей, мерзли и дрожали от озноба. Подошел пленный и обратился ко мне, повторив, что он от врача Мочалова. Я попросил его говорить скорее, так как должен был скоро прийти немецкий врач (штабс-арцт) и начаться прием больных. Без немца мы теперь не имели права принять в лазарет ни одного пленного больного. Пленный сказал, что его фамилия Степанов, он работал в Краксе, в команде на одном из небольших заводов, делал какие-то мелкие детали. Его товарищ спросил: «А ты знаешь, что помогаешь немцам готовить оружие, чтобы убивать советских солдат?» — «Я коммунист, понял свою ошибку и прекратил работу. Меня избили, но так как я не подчинился, лишили хлебного пайка. Постепенно я дошел до полного изнеможения, но работать не стал. Товарищи мне подсказали: просись в лазарет, там тебе могут помочь советские врачи, а здесь ты пропадешь. Я стал проситься в лазарет, но немец мне отказал. Врач Мочалов уговорил его, и меня привели сюда. Помогите мне хотя бы на неделю попасть в лазарет подкормиться и отдохнуть от работы». Научив пленного, как вести себя в амбулатории, я поспешил туда.
Пришел штабс-арцт, и начался амбулаторный прием. Очередь дошла до Степанова. Когда я сказал, что у него высокая степень истощения и его надо положить в лазарет, немец заглянул в посыльный лист и сказал: «Нет, его нельзя класть в лазарет, он должен работать, пленный — саботажник и не хочет работать на рейх». Осталось одно средство, к которому мы прибегали, когда терпели неудачу в попытке поместить пленного в лазарет. Я сказал немецкому врачу, что у пленного туберкулез. Он как раз надсадно закашлял. Немецкий врач закричал: «Шнелль, в седьмой барак». Этого мне только и надо было, его сейчас же увели в барак… Там работал очень хороший человек: молодой врач Гущин Николай Михайлович, из Иванова, он был членом подпольной организации и прятал у себя в бараке пленных, избавлял их от тяжелой работы и пытливого глаза абвера. В бараке было больше таких «больных», у которых туберкулеза не было. Их выдерживали некоторое время, затем переводили в другие бараки и выписывали в другие команды…
Я был очень загружен делами, ведь в лазарете находилось около полутора тысяч больных, и не мог часто бывать в 7-м бараке. Филипп выглядел очень плохо. Лицо было в отеках, пальцы напоминали крупные сардельки, на ногах большие отеки, в животе асцит, отечная жидкость. Он был очень слаб. При встречах он рассказал мне о своей жизни и работе, о своей семье. С большим теплом он говорил о своей матери. Он тоже жил надеждой, что отдохнет и дождется Победы.