Федор, сильный, плечистый мужик, шагал рядом с волами, подбадривая их длинной лоснящейся хворостиной, светлая его сорочка со скромной цветной вышивкой пропиталась потом. Как и все остальные, он шел босиком: тепло, дорога ровная, зачем же без толку бить об нее черевики. Густые темные усы на загорелом, небритом лице скрывали плотно сжатые губы, из-под соломенной крестьянской шляпы, бриля, — густой, тяжелый от заботы и огромного затаенного волнения взгляд темно-коричневых глаз. Ну а в общем — обычный крестьянин, хохол, мужик в самой поре, обремененный большой семьей, которая надежно и уверенно чувствует себя за его спиной. Семья-то более-менее спокойна, но каково ему? Оторвать огромное семейство с насиженного места, бросить родину и двинуть в другие края — не шутка для серьезного мужика. Все в нем напряжено, сложные мысли и чувства ни днем, ни ночью не давали покоя.
Но — сильно тянуло в казачий край, тесно было в родном селе.
Вольный казак — вот что давно трогало и прельщало душу, особенно мужчин. А издалека, из русского или украинского села, уставшего от безземелья, поборов, бесправия, такая жизнь виделась особенно привлекательной.
За спиной Федора, своего чоловика, держалась Феодора, жинка, стара, маты большого семейства. В светлой кофточке, сборчатой юбке, белом платочке, она, невысокая, худенькая, — хлопотлива, немножко всполошенна, но надежно смотрит за детьми, ведет дорожное хозяйство, надежна в непростом предприятии.
С другой стороны арбы, тоже подгоняя волов хворостиной, шел Данила, старший сын, лет двадцати, сильный парень, одетый так же, как и отец, но поаккуратней — парубок, жених… Ну а за арбой и около нее — остальные диты, одетые кто как в простенькую одежку: Федоска, Ганна, Макрина, как назвал ее поп, но в семье звали Мариной, Иван, Арина, Одарка, Свиридон и младшая — восьмилетняя Пестя, невысокая, тоненькая, подвижная девочка, к которой невозможно было приложить ее полное имя Епистинья, оно совсем ей не шло, как старушечья одежда ребенку.
Бодро задрав хвост и вывалив язык, бежал Шарик, верно сопровождавший хозяев, гонялся за птицами у дороги, яростно перебрехивался со встречными псами в хуторах и станицах.
Весеннее солнце и степной ветер быстро до черноты сожгли лица, руки, босые ноги. Наладился кочевой быт: на ночевку вставали около рыбацкой избушки на берегу залива, рядом с чабанами, пасущими овец, а чаще просто в степи у дороги, у речки. Разводили костер, Феодора варила кулеш, отпускали попастись стреноженных волов. Море под луной, звезды, ночная душистая степь, утренняя свежесть, восход солнца с птичьим гомоном — все переполняло душу сильными чувствами и было бы ошеломляюще радостно, если бы не тревоги и сомнения.
Арба обогнула свежо сиявший под солнцем Таганрогский залив, переправилась через Дон и другие степные реки, текущие к морю, и, наконец, вышла на широкий шлях, ведущий в глубину кубанских степей. Обожженные солнцем лица теперь оживились: пошли земли, хутора и станицы, где, Бог даст, и им найдется доброе место. Хороша весенняя степь, но и дети, и взрослые устали от бесконечных дорог, от мытарств, от ночевок под небом.
Федор уже начал осторожно присматривать место, расспрашивать казаков и крестьян в станицах о жизни, работе, о земле. Ничего утешительного пока он не услышал, посылали в глубь Кубани: «Кажуть, там земля е». Арба двигалась дальше.
Ночью страстно били в траве перепела. Рано утром с криком носились над арбой чибисы и степные чайки, звенели высоко в небе жаворонки. В жаркий полдень неподвижно висели, распластав крылья, что-то высматривали в траве ястребы. Вдруг вихрь закручивался на широкой дороге, живой столб поднимал вверх пыль, солому, сухую траву, шары перекатиполя, несся на стоявшую у степного ручья арбу, обдавал пылью. «Свят, свят!» — испуганно крестилась Феодора… Зацвели в лугах травы, еще не выжженные летним зноем; заросли дикого терна, в которых водились лисы и волки, покрылись пышной нежно-белой шалью, из кустов доносилось щелканье соловьев.
Весенняя степь ярка, полна уверенных сил и надежд, а задумчивые курганы с каменными истуканами на вершинах мудро и доброжелательно смотрели на неторопливую арбу. Степь, курганы, широкий шлях и волы с арбой хорошо подходили друг к другу, рисуя скупые черты края, уводя воображение куда-то в давнюю, даже древнюю пору.
Как и арба, медленно, тягуче двигалось время, позволяя нам спокойно оглядеться, разобраться в происходящем и увидеть в арбе частицу «тектонических» процессов в человеческой мантии Земли — мощных народных передвижений, великих переселений, коренных перемен в толще народного пласта.